Ик-су спешно подошел к столу, вывалив на тот из-за пазухи помятые цветы с длинными серыми в темные пятна лепестками. Отряхнув руки, жрец приблизился ко мне и без смущения поднял на руки, направляясь к кровати. Я испуганно вцепилась в его влажный халат, боясь, что он меня уронит, но хрупкий с виду юноша держал меня легко и уверенно, обладая на удивление твердой хваткой. Опустив меня на смятое покрывало, Ик-су проворчал, что в моем состоянии нельзя ходить по такому холодному полу босиком и вообще лучше не вставать с постели, а после вернулся к печи, забросив в огонь несколько дров.
– Прости, – только и пробормотала я, кутаясь в покрывало.
Юноша кивнул, отстраненно глядя на стекающие по оконному стеклу капли. Вероятно, он даже не расслышал моих слов. Так же задумчиво он скрылся в небольшой коморке, где хранились разные их вещи, и вышел оттуда уже в чистой рубахе и просторных штанах. С полки он взял деревянную чашу и, наполнив ту водой, опустился на стул, осторожно начав промывать странные бутоны.
– А что это за цветы, Ик-су? Прежде я их никогда не встречала.
– Облачный цветок, – не отвлекаясь, пояснил юноша. – Не удивительно, что раньше тебе не довелось их видеть: эти цветы растут только в этих краях, на отвесных скалах. Они не очень красивые, но помогут тебе выздороветь.
– На отвесных скалах? – выдохнула я.
– Да, – кивнул Ик-су, а я так и не могла представить, каким образом этот нерасторопный юноша мог достать цветы, растущие в подобном месте. – Я случайно научился готовить это лекарство. Просто почувствовал, что эти цветы помогут облегчить боль. Юна тогда уже не было рядом, и я остался совсем один, вскоре так же заболев, как ты. Но те цветы уже были собраны. Юн хотел использовать их как приправу из-за ненавязчивого пряного запаха. Он и сказал мне, где нашел их.
– Но зачем ты…
Жрец улыбнулся, переложив вымытые бутоны в пустую чашу.
– Я хочу помочь тебе, Риса.
Отведя взгляд, я вновь откинулась на подушку и повернулась к стене, сильнее кутаясь в одеяло. Мне вновь стало холодно. Быть может от сквозняка, проскользнувшего в комнату, а может и от слов жреца. Пока Ди-ру была рядом, я не чувствовала себя одинокой. Даже когда отец сообщил, что я стану женой одного из сыновей придворного казначея и третьего советника короля, мне не было ни страшно, ни волнительно. Я знала, что у меня есть наставница, которая всегда может утешить и защитить. Но Ди-ру погибла незадолго до моей свадьбы, и это сломало меня. Я глубоко ощутила, насколько одиноко и холодно мне во дворце.
С принцессой и придворными дамами я не очень хорошо ладила, а моя единственная при дворе подруга, дочь королевской горничной, – тихая и робкая девушка, младше меня на четыре года, – была рано отдана замуж и выдворена из дворца в дом супруга, после чего увидеться нам с ней больше не довелось. Отец хорошо ко мне относился и не обращал внимания на мои занятия с наставницей; он был человеком сдержанным и рассудительным, но до моего отъезда по-прежнему оставался лишь четвертым советником короля. Высшие силы этого мира редко желают приближать людей, открыто говорящих им правду и указывающих на те их решения, что пагубно скажутся на жизни империи.
Но мать же всегда презирала мой выбор, постоянно была недовольна манерой моей речи и поведением, одеждой, прической и всем остальным. В ее глазах я была не более чем ошибкой. Несуразной, глупой и неправильной. Поэтому, когда потеряв Ди-ру, я решилась бежать, меня не терзали муки совести, я написала письмо отцу, но тому неизвестным мне способом удалось узнать о моих намерениях и перехватить, когда я уже покинула дворец. Однако удерживать отец меня не стал, а лишь подарил меч, закованный в деревянные ножны, выглядящие словно простая палка, и который теперь пропал на извилистой дороге среди скал: его выбил из моих рук один из напавших разбойников. Вместе с мечом отец так же дал мне карту и рассказал о женщине, у которой я остановилась, прибыв сюда. Она наверняка уже потеряла меня, и вскоре решит, что я попалась в лапы работорговцев или меня убили на тракте.
Пусть так и будет.
Рука, показавшаяся мне сейчас раскаленной, коснулась моей щеки, и я вздрогнула, отвлекшись от мыслей о доме. Ик-су, шаги которого я, задумавшись, не услышала, опустился на край кровати и отбросил с моего влажного лица прилипшие пряди челки, обычно собранные на затылке под ленту. Я повернулась, удивленно замерев от поглотившей дом темноты. Только слабое пламя от печи скользило по стенам танцующими отблесками. Разве уже прошло так много времени?
– Ты задремала, – прошептал Ик-су.
Вот как. А я и не заметила. Когда болеешь, границы времени стираются, как исчезают и границы миров. Жрец поправил мое одеяло и вновь поднялся на ноги, отойдя к столу. Вернувшись уже с кружкой, он протянул ее мне, и мое лицо обдал сладкий запах, приятный и успокаивающий. Видя, что я не спешу брать кружку, Ик-су наклонился ближе с вероятным намерением самому меня напоить, но я быстро выхватила ту из его рук и, зажмурившись, сделала глоток. На вкус травяной настой оказался чуть кисловатым и вязким, но вполне сносным.
– Я надеюсь, уже скоро тебе станет легче.
Поежившись, я бросила взгляд на окно, за которым гроза вновь простерлась над ночным лесом, и бархатный небосвод прорезали молнии, казалось бы, яркими языками время от времени касаясь вершин скал. Вновь пошел сильный дождь, неустанно стуча по крыше, мерным шумом сплетаясь с треском огня в печи. Я выдохнула и прислонилась спиной к холодной стене, ощущая скользнувшую по телу дрожь. Голова по-прежнему кружится, и кажется, будто мир пульсирует; внезапно внутри словно вспыхнул незримый огонь, жаром разливаясь по крови, и холод медленно отступил. Вероятно, начало действовать приготовленное жрецом лекарство.
Я посмотрела на юношу, устало потирающего глаза. Поддавшись внезапному порыву, я наклонилась к нему и, проведя пальцами по его лицу, подняла челку. Так и не убрав руки, придвинулась ближе, вглядываясь в дрогнувший удивлением омут кажущихся сейчас совсем темными глаз жреца. Он красивый, у него мягкие черты лица и ласковая улыбка. Но я часто задаюсь вопросом, когда она искренняя, а когда пустая. Насколько глубоко он вжился в свою роль недалекого дурачка-простофили? Так хочется верить, что его улыбка, обращенная ко мне, – настоящая. Ик-су сглотнул, неотрывно глядя мне в глаза. Мой взгляд скользнул по бледной линии его ресниц, аккуратной родинке на левой скуле и прилипшему к щеке искрящемуся в пламени огня светлому волосу, по тонким, искусанным губам.
Немного поддавшись вперед, я ощутила воздушный запах пряности от пыльцы цветов, еще не смывшийся с рук юноши. Когда же мои губы едва коснулись губ жреца, он подскочил на ноги, стремительно отойдя к печи, где сразу загремел какими-то чашками. Лишь через несколько минут, протянувшихся для меня медленно и тоскливо, он вернулся к кровати и, не глядя на меня, протянул глубокую тарелку.
– Я приготовил горячий суп, – чуть осипшим голосом произнес юноша.
Кивнув, я приняла тарелку их рук жреца, безучастно глядя на его спину, когда он вновь направился к печи. Бросив в огнь несколько дров, Ик-су неловко помялся возле стены, так и не глядя на меня, но тихонько вздохнув, повернулся и, безмятежно улыбаясь, хлопнул в ладоши, легкомысленно произнеся: