- Ответил ли князь?
- Просил успокоить мордву и обещал вновь послать письмо царевичу в Петербург о нас.
Турустан прислушался к этому разговору, и стало ему вдруг страшно. Выйдя из горницы в сени, он сказал товарищам:
- Надо бы поднести подарки царевичу от мордовского народа... Надо бы его уважить нам... Пускай знает - мордва хочет мира.
Несмеянка взглянул на Турустана внимательно.
- Нуждается ли он в наших подарках? И не торопись, Турустан, искать милости у них! Не бойся богатых гроз, бойся бедных слез.
Не понравились молодому мордвину вразумительные слова Несмеянки. А тот, помолчав, опять обратился к Турустану:
- Сладкого пей не досыта, горького не допьяна. Не думай, что ты в своем царстве живешь. Чужое оно нам.
- Эх, трудно! По себе знаю... - вздохнул Сыч за Турустана. - Птицу кормом, нашего брата божьей благодатью... Сам знаешь - около печки как не раскраснеться...
Разговор этот почему-то обеспокоил Турустана. И не столько его опечалил своими словами Несмеянка, сколько цыган Сыч, который за него заступался. С первых же дней прихода Моти в Оброчную он много раз выказывал свое сочувствие Турустану, подмигивал, причмокивал и вообще радовался его счастью. Не мог не обеспокоиться этим молодой мордвин. Во время скитаний с Сычом по разным местам был он не однажды свидетелем того, до чего доводят Сычовы ласки всякую женщину, которой он оказывает внимание. Не дай бог! Было у цыгана немало столкновений в деревнях. По его милости приходилось и Турустану не раз обращаться в бегство, спасаясь от ярости обиженных мужей. Правда, избежав опасности, Сыч обыкновенно с презрением осуждал обманутых им мужей. "Лучше, - говорил он, - погибнуть от чумы, чем от паршивой собаки!"
Турустан никогда не был на его стороне в таких случаях. Теперь он не на шутку задумался: не попасть бы и ему в "паршивые собаки"!
Что будет дальше? Конечно, хорошо, что Мотя стала его женой. Но будет ли он счастлив с нею среди разбойников? И не погубит ли он Мотю, бродяжничая с ней по лесам и пустыням? Вся беда в том, что нельзя ее поселить у отца в дому. Об этом он уже советовался с цыганом. Сыч сказал: "Из дома ее опять уведут, и уже не к помещику, а прямо в тюрьму, ибо она не что иное, как жена вора и разбойника, о чем и в государственных приказах есть: "родню разбойника, как и самого его, хватать где ни на есть и бросать в тюрьму, пытая, а затем казня смертию".
Как поступить? Поневоле придется таскать и ее с собой. Да и то неизвестно: согласится ли атаман Заря? Турустану приходилось не раз слышать, как атаман неодобрительно отзывался о женщинах.
Обращался Турустан за советом к Рувиму, которого полюбил как брата, но и тот не утешил его ничем. Сам он раньше мечтал увезти Рахиль из Нижнего и поселить здесь же, в Оброчной, но теперь видит, что трудно женщине и опасно находиться среди беглых.
Попытался было Турустан поплакаться на судьбу перед Мотей, она ответила: "Не боюсь я ничего!"
Не нравилось все это Турустану. Раньше Мотя не такая была. Маленькая, слабая, совсем девочка. Откуда же эта дерзость и бесстрашие? Мордовская женщина должна быть тихой, покорной, должна молиться и плакать да мужа слушаться. Он не сдержался и сказал ей об этом. Тут она еще более его удивила.
- Я жила у врага и перестала быть доброй.
- Но я не враг тебе...
- Не надо говорить об этом... - Мотя отвернулась от Турустана. - Ты слабый!
Цыган Сыч, слушая это, утешал раскисшего окончательно Турустана. Он даже спел песню:
Будь же сердце твое, парень, молодецкое
Крепче твердого булата, крепче камени.
Унывать ли тебе о том, молодцу,
Что найдешь ты, молодец, смерть в бою?..
И улыбался весело, обнажая свои белые зубы.
Получалось: пожилой человек Сыч, с сединой в голове, а куда веселее, бодрее и будто бы моложе Турустана.
Многим песням научился Сыч на низах и пел их каким-то тоненьким, дьявольски лукавым голосом. Мотя с удовольствием его слушала. Самое ужасное то, что ей нравились его песни.
День ото дня она все более свыкалась с ватажниками, исправно работая на них, всегда веселая и приветливая. И к тому же очень разговорчивая. Все Мотю полюбили. И каждый по-своему, кто и как мог, старался выказать ей свое внимание: кто на прорубь сходит, на коромысле водицы ей принесет, кто из лесу тетерьку или рябчика; цыган Сыч и она на конях съездили в соседнюю деревню за овощами. Ему завидовали. Турустан смотрел на всех исподлобья. Насторожился.
Беззаботно зажили ватажники в Оброчном в ожидании весны, один Турустан, к великому своему удивлению, становился все беспокойнее... Мотя как будто не замечала этого. Сыч исподтишка наблюдал за ним.
- Э-эх ты! - сказал он ему однажды. - Для того ли ты сошелся со мной, чтобы добиться невесты и, взяв ее в жены, забыть всех? И можно ли выше своего народа ставить бабенку?! Ты думаешь, легко тебе будет расстаться с вольной бродячей жизнью?! Э-эх тихоня! Запомни: кто, увидав в стороне ягоду, свертывает с главной дороги, тот увязает в болоте. Бог с ними и с ягодами, если идешь на брань, когда опасность кругом. Глупый разбойник тот, который две жизни прожить думает.
Долго рассуждал цыган Сыч, стараясь вселить в душу Турустана доверие к молодой жене:
- Либо всем гибнуть вместе, не добившись чего хотим, либо побьем врагов и сообща будем пировать и радоваться, а баба так бабой и останется. Никто ее у тебя не отнимет. Никому она не нужна. Много и без нее.
Говорил он это нарочно при Моте. К своему великому удивлению, Турустан заметил, что Моте слова Сыча нравятся, на щеках у нее играл румянец. Почему же она не обижается?!
Турустан, озабоченный, расстроенный, убежал после этого разговора в лес, будто бы на охоту, а сам лазил по снегу и все думал, думал: куда ему деваться с Мотей? Как ему устроить свою жизнь, чтобы они были только вдвоем и никто бы им не мешал любить друг друга и никто бы его не учил как жить.
Со своими тревогами и мыслями он ходил, как в тумане, не замечая, что товарищи его озабочены другим. Они бродили по селам и деревням, притворяясь странниками, убогими, и выведывали везде, не слышно ли что о губернаторе, о епископе, готовится ли в Нижнем поход на мордву или на разбойников. Узнавали вообще все новости по окрестностям.
Сустат Пиюков на молянах ругал Несмеянку, Турустана и Мотю. Называл их изменниками. Ему верили. Стали бояться Несмеянки, избегать его. Он говорил, что только языческая мордва имеет такого великого бога, как Чам-Пас, который только один и заботится о мордве. Всех других людей он учил презирать. Называл собаками даже соседних чувашей и черемисов, ибо они - нечестивые. Они верят богам своим, чуваши - богу Тора, а черемисы богу Юма, и не признают Чам-Паса. Может ли быть дружба когда-нибудь у праведной мордвы с нечестивыми иноплеменниками? Все несчастия мордвы происходят от того, что Тора и Юма мешают Чам-Пасу, подобно Шайтану, разрушают многие добрые дела Чам-Паса. И страдает от этого мордва.
Несмеянка пытался заступиться за чувашей, мордву и русских, но язычники его не слушали, убегали от него.
Такова была сила Сустата Пиюкова.
Обо всем этом было много разговоров у ватажников, все видели, что эта проповедь жрецов к добру не приведет. Только одного Турустана не трогало поведение Пиюкова, и вообще он ни о чем не думал, кроме как о Моте.
X
Дворцовый дежурный генерал граф Александр Шувалов отдал распоряжение: "Караульным солдатам и часовым приказать, - ежели кто из них во дворце ее императорского величества или где инде, могут усмотреть пропалого из комнаты ее императорского величества кота серого большого, передние лапы белые, - оного, изловя, объявить в дежурной генерал-адъютанта".
Давно не было такого переполоха во дворце. Тайная канцелярия и полиция и разные близкие к трону люди - все были поставлены на ноги. Царица в последнее время и без того стала подозрительной, а теперь и вовсе потеряла покой.
По ночам ей снились разбойники - страшные, лохматые, грязные, "похожие на мужиков", они оскаливали зубы, глядя на царицу, и дико хохотали... Они протягивали к ней волосатые руки с медвежьими когтями, как бы желая схватить ее. Царица вскакивала с постели, звала к себе на помощь мамку Василису или Разумовского. Василиса вместо успокоения только еще больше пугала ее: