- Говорил я тебе, старая карга, молчи!.. Смотри - и сама на дыбе повиснешь! И меня с тобой за язык потянут. С этим не шути! Ему сам черт не брат. Только айдакни! Никого не пожалеет, двух губернаторов, говорят, успокоил. А нас с тобой и подавно.
Старик слегка присвистнул и, встав, приоткрыл дверь:
- Дай-ка загляну, куда он пошел?
Оба высунулись за дверь. Кремлевские колокола тихо, унывно напомнили православным о совершающемся в Преображенском соборе всенощном бдении.
- Вон! - показал пальцем вратарь.
По кремлевской стене близ Северной башни медленно, задумчиво шел московский кат. Черный, большой, он остановился, освещаемый вечерней зарей, снял свою косматую шапку и усердно помолился на кремлевские соборы...
- Сам губернатор на днях угощал его у себя в покоях вином... А епископ благословил его в соборе, да еще просвирку ему дал... Только губернатору, купцам да ему - больше никому... Вот как, а ты тут болтаешь... Он и без тебя все знает... Небось, теперь только и думает, что об этом фицере... Глядит на Волгу, а сам думает. Знаешь - золото прилипчиво. Сколько он душ-то сгубил - не сочтешь. Только укажи - родную мать зарубит.
Старуха вздохнула, перекрестилась. Вратарь нагнулся и шепнул ей на ухо:
- Возьми власть другой царь - и царицу, матушку, заставь убить убьет. Ей-богу, убьет. Ему все равно.
- Ай, ай, ай, батюшки!.. А еще московский!..
- Тише ты! Не болтай зря. Их все равно не обкалякаешь. Держи молитву во рту - всем мила будешь... - И, смеясь, добавил: - Кроме бога!
Старуха поахала, пошепелявила, взяла одно поленце, спрятала его в свои лохмотья и, распростившись с вратарем, заковыляла по съезду через Ивановские ворота к Почаинскому оврагу.
Вратарь еще подложил поленьев в печь, зевнул и кого-то зло обругал:
- Сволочи!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Марья Тимофеевна только что вернулась из кремля ото всенощной и хотела садиться ужинать, как в дверь робко постучали.
- Кто там? - крикнула она.
- Пусти. Дело важное! - услышала она голос известной ей посадской нищенки Авдотьи.
- Иди. Чего там у тебя!
Старуха вошла, вынула полено из тряпья и усердно помолилась на иконы. Поздоровалась.
- Где барин?
- В опочивальне. Вчера караулил. Сегодня отсыпается.
- Буди его, да скорее! Не то опоздаешь.
- Что такое?
- Буди, говорю! - повелительно крикнула старуха.
- Ах, что же это такое?! - растерялась Марья Тимофеевна, удивившись настойчивости и развязности всегда тихой и жалкой нищенки. Пошла в опочивальню к Петру и разбудила его.
- Что-о-о?! - недовольно спросил Петр.
- Тебя... Дело важное...
- Да кто там?
- Тюремная поденщица... Скорее! Скорее!
Петр, ворча, торопливо встал с постели, накинул халат и вышел к нищенке. Та, как увидала его, так и бросилась в ноги.
- Родной!.. Прости старуху!.. Жадна я!.. Каюсь! На том свете жечь будут за алчность!.. Знаю!
- Да говори же - в чем дело? - начал сердиться Петр.
- Сто червонцев... Дай, батюшка, не жалей. Тебе лучше. Все богатство твое все одно прахом пойдет.
- Какие червонцы? Ты в своем ли уме? Вставай!
- В своем, батюшка, в своем. Дай, не скупись, а я тебе тайну скажу. По гроб благодарен мне будешь.
- Говори!
- Червонцы?!
- Говори. Не обману же я!
- Не обманешь?!
- Да говори!
Старуха подозрительно поглядела сначала в лицо Петру, потом Марье Тимофеевне.
- Ну, смотрите же. Нищенку - грех обижать. Слушай. Наклонись.
Петр подставил ей ухо. Старуха рассказала все, что слышала в тюрьме.
Петр ждал этого, он сам предчувствовал беду в последние дни. Косые взгляды, перешептывания, грубость начальства - все это не предвещало ничего хорошего. "Так это и должно было кончиться!" - думал Рыхловский.
Клевета, зависть и неприязнь окружили его с первых же дней появления в Нижнем. На него смотрели, как на чужого. Исподтишка над ним посмеивались. В глаза льстили, старались перейти на короткую ногу, выпытывали: как он думает о губернаторе, о своем полковом командире, расспрашивали даже насчет царицы, Разумовского, насчет двора; и о Тайной канцелярии шепотком старались выпытать кое-что, а потом шли к начальству и передавали его слова, прибавляя к ним то, чего и не говорил. Начались обиды, очные ставки, оправдания и всякие унизительные для офицера, даже просто для человека, скандалы. Все сослуживцы точно сговорились сжить его с белого света. И прозвали они его недаром "белой вороной".
- Деньги?! - протянула ладонь старуха.
Петр вздрогнул. Очнулся.
- Марья Тимофеевна, прибавь ей!.. Спасибо! Спасибо!
Старуха схватила деньги - и след ее простыл.
- Что же это такое?! Петенька! Петруша! - заволновалась Марья Тимофеевна.
- Скорее собирай меня... Я должен бежать! Скорей! Скорей!
Марья Тимофеевна принялась за дело.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
На губернаторском малом дворе, сохраняя полную таинственность, собирались сыщики, тюремная стража и пристава. Стало темнеть. Стражники тихо переговаривались между собой, посмеивались, толкали друг дружку; сыщики стояли, подобно ледяным бабам, в стороне, смотрели куда-то в пространство, как будто и в самом деле они не живые и ничего не видят и ничего не слышат.
В окне у губернатора огонь. Секретарь понес ему на подпись приказ об аресте Рыхловского. Секретарь был человек спокойный, рассудительный. Нарядно одетый, он приседал и раскланивался с достоинством, то и дело розовыми пальцами в перстнях поглаживая парик.
Он вежливо сказал начальнику стражи: "Надо торопиться. Поручик стал догадываться. Как его сиятельство подпишут приказ, так немедля бегите в дом Рыхловского. Не теряйте ни минуты".
- Готовься! - скомандовал начальник стражи.
Стража выстроилась. Ожили и сыщики. Чем темнее делалось на дворе, тем более похожими на живых людей становились они.
- Сейчас тронемся!.. - посмотрев на губернаторские окна, заявил начальник.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
К Друцкому в покои, громыхая сапожищами и сердито стиснув эфес сабли, влетел командир Олонецкого драгунского полка. Он размахивал руками и непристойно ругался.
- Да говори же толком! Что такое?!
Друцкой усадил полковника в кресло.
- Как я того и опасался, Рыхловский сбежал... Мои солдаты его ищут и нигде найти не могут... Дома нет. Опоздали вы со своими борзыми... Упустили зверя!
- Что-о-о?! - побледнел в ужасе Друцкой. - Я же приказал вам следить за ним! - вскрикнул он. - Рыхловский - поднадзорный!.. Ты знаешь это?! Голос Друцкого обратился в вопль. - Сам... сам Александр Иванович Шувалов писал мне!..
Остановившись на минуту с дико вытаращенными глазами, он спросил, как бы на что-то надеясь:
- Да неужели убежал?! Может быть, ошибка?! - и, не дождавшись ответа, гаркнул, что было мочи, заслоняя ладонью только что подписанный приказ об аресте Рыхловского: - Афанасий! Афанасий! Кличь приставов! Сюда! Сюда! Ну! Ну! А стражу скорее гони! Гони! - набросился он на вошедшего секретаря.
После его ухода губернатор, усевшись в кресло, закрыл лицо руками.
Полковник отвернулся, рассматривая на стене картину какого-то голландского художника. Он чувствовал себя виноватым в бегстве офицера.
Вошло шесть приставов. Испуганно стащили они с курчавых голов шляпы. Старший из них, трясясь и задыхаясь, пролепетал:
- Явились по зову вашего сиятельства.
- Где офицер Рыхловский? - грозно остановился против них Друцкой.
- Ваше сиятельство... - еле слышно заговорил старший из приставов, охранительница дома их, старушка Марья Тимофеевна, сказала, якобы Петр Филиппыч ушли в полк... А Сенька-сыщик из подворья видел вчерашний вечер двух офицеров: одного узнал - Петра Рыхловского, а второго не мог признать... Пошли они оба на Ямские окраины, якобы к штаб-квартире Олонецкого полка, а следить мы посему не стали за ними, считая, что он в полку.