Атаман Заря и вовсе возмечтал заняться торговлей на низах. Шерстью и рыбою торговать. Мысль - накопить богатство, составить крепкую дружину и уйти в Сибирь, зажить там безбоязненно под защитою своей силы. А может быть, и бунт поднять, собрав тамошних переселенцев и колодников. В Сибири еще он не был, а слухи до него доходили о богатстве этого края - и о просторе полей и лесов и о слабой силе губернаторов тамошних. Астраханские и Донские степи утомят хоть кого, и опасность день ото дня возрастает там. Лучше Сибири ничего не придумаешь! Ватажники, всяк по-своему, размышляли об устройстве своей судьбы, а больше надеялись на смену царей и помилование от тюрьмы и пыток, и на возвращение к мирному земледельчеству.
Да что говорить! Кому не ясно? Надоело уж об этом и языки-то чесать! На Дону, в Поволжье, в Приуралье и на Украине только того и ждут, когда пробьет час, чтобы двинуться всем скопом на Питер... Кто-то приволок из Нижнего нарисованный неизвестным художником портрет Елизаветы. Все ребята собрались, стали с любопытством его рассматривать. Один из ватажников поп-расстрига - вскочил на камень и, указывая на портрет, с презрением в глазах, горячо произнес:
- Взгляните на сию бледную красавицу, беспечно лежащую! Скука одолевает ее, праздность лишает ее телесных сил, расслабляет ее сердце и притупляет все чувства. Соблазнительные помыслы окружают ее заблуждениями о народах России, о себе, о своих близких, привлекая за собою пороки. Не достойна она ни нашей любви и ни жалости! Другого царя нам надо: умного, доброго и хорошего!
- Давай огня! - крикнул кто-то хриплым сорвавшимся голосом.
- Жечь! Жечь! - подхватили остальные. - Давай царя другого!
Портрет, при сосредоточенном торжественном молчании ватажников, был сожжен под витиеватые причитания попа-расстриги башкиром Хайридином. Зубы его стучали, будто в лихорадке, когда он подносил головню к портрету. Да и остальным ватажникам не стоялось на месте - каждому хотелось протянуть также руку с головней к царице, как и Хайридин, и поджечь ее, но ограничились тем, что кое-кто уловчился плюнуть в полный бледный лик "ее величества", пока его не пожрал огонь: "Баб не надо на царстве - пускай царем будет мужик!"
Появление в лагере Петра с Рахилью было встречено шумно и весело. Люди высыпали им навстречу. На одной лошади сидел Петр, на другой Рахиль, а Сыч шел позади них с сияющим от удовольствия лицом. Ватажники были в восторге от того, что их товарищем стал Преображенский гвардейский офицер. "Мать честная! Вот, стало быть, какие мы люди!".
Сыч не открыл Петру, что он его отец. Ему не хотелось разочаровывать разбойников, не хотел он унижать в их глазах и Петра, да и не особенно привлекало его удовольствие объявить себя отцом Петра в среде бездомных, обездоленных бродяг. Но при всем том он старался быть полезным Петру, ухаживал за ним, будто слуга. Несмотря на свое дезертирство, Петр все-таки ставил себя выше всех этих воров и разбойников, держался от них особняком. Это ничуть не раздражало ватажников, наоборот, внушало им какое-то особое почтение к нему, как к знатному, выше их стоящему пришельцу в их стан.
Петр снисходительно принимал услуги Сыча, обращался с ним, как со своим денщиком. Он со спокойной совестью примирился с тем, что он и Рахиль ехали верхом на лошадях, а Сыч шествовал за ними пешком.
Атаман Заря распорядился отвести Рахили отдельный шатер. Он тоже был рад тому, что к его ватаге примкнул дворянин, гвардейский офицер. Заря любил людей образованных, бывалых, относился к ним с большим уважением, сразу же приблизил Петра к себе, как первого советчика.
На следующий день после приезда Рахили в ватагу, атаман отдал приказ плыть на низа. Для него и Петра с Рахилью приготовили один из самых просторных стругов, раскинули на нем шатер, покрыли днище коврами и втащили на струг маленькую пушку, взятую некогда на расшиве.
Рахиль испугалась, когда два дюжих ватажника подхватили ее на руки и перенесли в струг. Все собрались на берегу в том месте, где стоял струг атамана, громко выражая удовольствие, что с ними в поход отправляется девушка. Они весело подшучивали над испугом Рахили, отыскивавшей глазами в толпе Петра. Увидев его, она протянула к нему руки, как к спасителю. Петр, подвернув штаны, торопливо пошел по воде, высокий, смуглый, сильный. За ним, таким же образом, двинулся и атаман Заря.
Все бросились к стругам. Развернулись паруса; словно лебеди, забелели они над темной, слегка волнистой водой. Струги медленно поплыли вниз. Грянула песня. Тихое летнее утро огласилось могучими голосами ватажников:
Шел, пошел наш воевода
Вдоль по Волге погулять;
Вдруг ненастная погода
Пришлось дома тосковать.
Под окошком его скачет
Мужик с бабою сам-друг:
Не горюет он, не плачет,
Дует клячу во весь дух.
Ах вы, горе-воеводы!
Нет удачи вам в гульбе.
Много чести - без свободы,
Черт ли в этакой судьбе!
У вас каменны палаты,
Уж куда как высоко,
Вы и знатны и богаты,
Лишь от счастья далеко!
Рахиль с удивлением и любопытством прислушивалась к песне ватажников, прижавшись плечом к Петру, как бы боясь, что кто-то ее отнимет у него.
- Смотри, какой простор! - улыбнулся Михаил Заря. - Ватажники - народ не опасный. В сей тихой и мирной дружбе с нами скоротечно проведете вы время, а там, в Астрахани, у меня есть надежный рыбак. Доставит вас в полной сохранности по Каспию, а если пожелаете, то и в Персию... И в Персии есть у меня купцы знакомые... А сыщики царские со своею глупостию, пронырством и невежеством больше вам не опасны... - И, немного подумав, вздохнул:
- Э-эх, уж скорее бы конец...
Неохватная ширь Волги, солнечное тепло, кроткая, полная любви улыбка Рахили - все это немного сгладило на душе Петра грусть об утрате им положения в обществе, об утрате им мнимого дворянства и непрочного офицерства.
- Прощай, Нижний!.. - сказал он теперь так же, как некогда сказал: "Прощай, Петербург!"
Рахиль крепко сжала его руку.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Соборный колокол звал к заутрене. Глухо текли по обледеневшим улочкам и переулочкам печальные звуки меди. Бревенчатые домишки скорчились, прижатые к сугробам.
Под тяжелыми шагами ночных караульщиков - нахтвахтеров, отбивающих восемь часов утра, гулко скрипит снег. Неуклюжие, в больших широких тулупах, стоят часовые у кремлевских ворот.
В поле, на Арзамасской дороге, рогаточные караульщики все до единого на ногах: к городской заставе движется великая колодничья толпа. Издали слышен звон цепей и крики конвойных солдат. Еще накануне полицеймейстер объявил о предстоящем прибытии в Нижний партии мордовских бунтовщиков.
Обмороженные, измученные, еле переступая скованными ногами, идут они, прихрамывая, падая и опять поднимаясь. Их шапки, бородатые, заросшие лица белы от инея, обвешены сосульками. Цепи посеребрились, оттаяв в поручнях. Сквозь лохмотья проглядывает опухшее голое тело, желтое, блестящее, как кость. Лапти у некоторых на ногах - одна видимость, какие-то растрепанные мочальные култышки. Если бы не мороз - свалились бы они с ног. Глаза арестованных из-под белых бровей глядят черно, дико, упрямо.
Впереди всех тяжело шагал Несмеянка Кривов, а рядом с ним бобыль Семен Трифонов. Не в пример прочим, они были окованы и в плечные железа, называемые "стулом". Трудно было идти, неся на себе, вместе с ручными и ножными кандалами, два пуда железа. Согнулись оба, но лица их сурово нахмурены, глаза с ненавистью впиваются в конвойных тюремщиков.
Когда Несмеянка шел по дороге к Нижнему, он страдал не от того, что был арестован, а от того, что надежды на успех дела рухнули, мордовское ополчение было разгромлено. Те добрые, хорошие товарищи, с которыми он провел около двух лет, с которыми делил и горе и радость, попадут теперь в еще более страшную кабалу.
"Языческие и православные жрецы, - с горечью думал он, - посеяли предательство и страх в мордовских селениях. Напрасно неутомимый боец Семен Трифонов пытался примирить русских крестьян с мордвой, - ничего не получилось. Сустат Пиюков под охраной солдат принял православие, горячо призывал к тому же и остальную мордву, убеждая ее покориться царской воле, не проливать понапрасну ни своей и ни чужой крови: "Чам-Пас добровольно уступил христианскому богу, - говорил Сустат, - Чам-Пас против пролития крови родного ему народа и велит принять новую веру и следовать указам царицы".