Почти добежав до Лазарской, он был рад слышать что угодно – возгласы туристов, визг колёс, лай собак, но в ушах стоял гулкий перестук каблучков, который эхо возносит всё выше и выше, взрывы переливчатого смеха, отражённые от стен. Выбросив бумаги в ближайшую урну, Матей побрёл домой.
Конечно, она сразу поняла, кто он такой. Она вспомнила. Это сейчас она напугана, раздавлена, быть может, даже надломлена, и ему осталось лишь чуть-чуть надавить, чтобы доломать. Но если ослабить хватку, чуть снизить давление, дать надежду на избавление, то на первый план вылезет всё. Сейчас она наверняка давит в себе лишние воспоминания, сейчас доминируют другие дни и другие события. Но как только слабая тень безопасности замаячит впереди, она не упустит возможности помянуть былое. Сейчас она будет дружелюбна, любезна, уступчива. Непременно начнёт говорить о школе, музыке, бесконечных коридорах, вечерних репетициях, после которых, выходя на синюю, подсвеченную жёлтыми фонарями улицу, хотелось куда угодно, только не домой. Такими вечерами её всегда встречала мама: светловолосая темноглазая женщина, волнистые пряди отливают медью в желтушном тёплом свете, на губах улыбка, верхние пуговицы бежевого пальто расстёгнуты. «Устала? Пойдём к метро, смотри не потеряй перчатку…»
Матей дал себе зарок, что, покончив с ней, начнёт новую жизнь. Он даст себе шанс поднять голову и оглядеться, узнать, что впереди есть что-то кроме тьмы и ощущения, что вот-вот и бездна ощерит покрытые налётом времени зазубренные клыки и, вцепившись, потащит его всё ниже, глубже в безумие. Что он ещё может позволить себе другую жизнь, пусть он много лет подряд считал, что другой жизни для него нет. Но тогда ему будет куда стремиться, он увидит свет. Просто потому, что в мире больше не будет её. Больше не за что будет цепляться. Это следовало сделать ещё давно.
Утро дано человеку для того, чтобы принимать решения. Не ночь, когда все страхи кажутся гротескно преувеличенными, а любая рана - летальной и неизлечимой, не день, когда за суетой, делами и звуковым фоном не вычленить самой сути вещей. Решения принимаются утром, когда голова светла и опустошена, забыты ужасы ночи, а груз дня лишь маячит впереди тёмной тенью.
Матей всегда любил утро. На планшете создавала атмосферу деятельности и наводила на деловой лад какая-то новостная передача (телевизора у Матея не было, бабушка презирала такого рода увеселения, а после её смерти он синим экраном так и не обзавёлся). Пора бы уже выезжать: машина ночевала в таксопарке, её ещё нужно бы заправить, взять квитанции и извещения, документы… Но то утро выдалось поистине сказочным. Старый дом вдохнул, наполнившись ярким светом раннего солнца, и забыл выдохнуть от удивления и восхищения. Он редко напивался солнечным светом, всё больше сыростью и туманом, что просачивался через порог, стоило только открыть дверь. Косые лучи падали на деревянный пол, освещая клубы пыли в углах и танцующие в воздухе пылинки, потревоженные утренними сборами. Пахло разогретой пылью, старым деревом и чем-то совсем забытым, но знакомым. Память стёрла название запахов, но оставила смутные образы и картинки.
В такие моменты бабушкин дом напоминал о детстве. Не о раннем, радужно-лучезарном, когда мир запоминается в тёплых красках, каждый день приносит новое открытие, а жизнь кажется бесконечной и беспечальной. Нет, сюда он попал не в раннем детстве, а когда уже стал кое-что осознавать и понимать. Тем ценнее стали для него открытия новой, другой жизни, что началась с приходом в этот дом.
В раннем детстве он бабушку и не помнил, видимо, вечно вопящий (по словам мамы) и беспокойный комок её совершенно не интересовал. Бабушка приняла его много позже, когда он перестал быть бестолковышем, неприятным и шумным бытовым довеском. Тогда же его принял и дом.
До какого-то определённого, одного лишь ей ведомого момента, она почти не интересовалась внуком, будто его и не было. Являлась иногда в стерильную квартиру родителей, стояла соляным столбом на пороге комнаты Матея, пару минут понаблюдав, как он, сидя на полосатом паласе, строит из кубиков форт, и уходила в гостиную, где её ждала чашка ромашкового чая (другой чай бабушка не пила, поэтому баночка сухой ромашки всегда стояла в кухонном шкафу родительской квартиры). Когда он пошёл в первый класс, могла кратко поинтересоваться успехами, но, узнав, что мальчик в чистописании и математике не блещет, потеряла к нему даже те зачатки интереса, что когда-то были. Так продолжалось ровно до того момента, пока однажды родители не уехали на семинар, посвящённый последним разработкам в области колопроктологии, а нянька Даша, которая приглядывала за ним во время их долгих поездок, слегла с ветрянкой. Деваться было некуда, отпрыска подкинули на пару дней к бабушке.