При звуке имени у Матея непроизвольно дёрнулось и скривилось лицо. Вышло вполне естественно:
- А кто это? Нет, не помню.
- Ну такая, светленькая. Вечно с кучей резинок в волосах, устраивала всегда невесть что. Как только пан Апхольц это терпел…
- А, скрипка, - протянул Матей, будто припоминая.
- Да, твоя вечная соперница. Вот вы крови друг у друга попили.
- Значит, она пропала? – Матей подался чуть вперёд, всем видом показывая, что шокирован новостью. Лишь бы не переусердствовать. Хотя начни он сейчас заламывать руки и стенать стоя на коленях, Франц и это примет за чистую монету.
- Да, я сегодня читал мнение эксперта, он считает, пока есть шансы найти её живой и невредимой. Может быть её где-то держат, может увезли куда-то насильно, я слышал, белое рабство процветает. Одно знают точно – по своей воле она не могла вот так взять и исчезнуть не предупредив никого. У неё мама больна, отец умер год назад. Она бы её не бросила.
Держись, Матей. Никаких вопросов. Вряд ли Франтишек знает что-то о ходе расследования, уликах и прочих следовательских нюансах. Если и спрашивать, то общую информацию, никакой конкретики.
- Какой кошмар, - только смог выдавить он. Поднявшись, он потянулся к вину, чтобы чем-то занять руки. Штопор мягко вошёл в пробку, с гулким звуком она вылетела из горлышка. Запахло кислым, но вполне удобоваримым. Бабушка любила сухие вина, всегда хранила пару бутылок в серванте, могла перед сном выпить крохотную, почти игрушечную рюмочку. Смеялась с соседками, что в её жизни и так мало радостей, зачем отказывать себе в тех, что доступны, рукой подать?
Матей достал бабушкины бокалы: ещё чехословацкого производства, хрустальные, с острыми гранями выбитых узоров. На тонкой ножке ребристый шарик приятно покалывает пальцы. Когда бабушка не видела, он крепко-крепко сжимал в руке ножку бокала, острые грани впивались в кожу.
Бордовое вино заплескалось, чуть порозовило прозрачные стенки, по которым только что стекало.
Франц набрал воздуха в грудь и выдавил:
- Давай выпьем за неё, Матьяшек. Пусть её найдут живой и невредимой.
Матей ничего не сказал, лишь мотнул головой. Вино пекло язык и горчило.
- Знаешь, Криста ведь неплохая девчонка. Я её видел как-то, в «Ягушке» на «Палмовке», ну знаешь, эти росписи на стенах, полуголые русалки, черти. Что-то в этом во всём есть. В этой господе вечно накурено, народу много, но какое-то там всё душевное, - Франц опустил всё ещё обширный подбородок (точнее, оба) на ладонь и засмотрелся на искрящийся на столе бокал. - Барча тогда уехала к родителям, я вырвался на вечерок. Сидел в этом дыму, а за столиком напротив вертелись две какие-то девушки, и всё смеялись, смеялись…
Франц сделал большой глоток и опустошил бокал, после чего встрепенулся:
- Ты не подумай, я обычно не пялюсь на девок, просто одна мне показалась какой-то знакомой.
- Да прекрати, Франц, не оправдывайся. Что я, не знаю тебя, что ли?
- Да ты послушай. Я просто очень долго не мог понять, откуда же я её знаю, - белобрысая башка покачалась и снова опустилась на ладонь, - но что-то такое знакомое было. Черты лица, жесты, что-то проскальзывало иногда. А когда она встала, чтобы попросить что-то у официанта, тогда-то я и понял, что это она. Так сильно изменилась. Такая отчуждённая, одета странно, будто с чужого плеча.
- Да? А я думал, до старости будет носить розовые тряпки.
- Я тоже так думал. А она стала такая…Я даже подумал, не из тех ли она девиц, что...ну ты понял. Я, конечно, толерантный человек, всё такое.
Матей покачал головой и чуть улыбнулся.
- И что же с ней не так?
- Кудри свои она отрезала, затылок почти выбрила, волосы чёрные. А были красивые, золотые. Мне всегда хотелось подойти и потрогать, но я боялся, что она меня скрипкой огреет.
- Не огрела бы, слишком хрупкий инструмент. Сумкой бы ещё может и зарядила, но скрипки ты мог и не бояться.
- А ещё одета странно. Всегда в платьях была, гольфики, фу ты, ну ты, принцесса. А тут какая-то рубашка в клетку, джинсы драные. А подружка у неё такая ничего, рыженькая.
- Да мало ли, сейчас девушки часто стиль меняют. Вчера принцесса, сегодня разбойница. Дело одного дня волосы покрасить да подстричь.
- Всё равно она стала не такая. Держит себя по-другому. Раньше как на блюде себя несла, а теперь взгляд вперила в пол и словно бы её нет. Она меня сразу узнала, с подругой познакомила. Сначала держалась отстранённо, а потом, как подружка ушла кому-то позвонить, подсела поближе и говорит: «Знаешь, Франц, наверно, не оставь нас пан Апхольц, у нас бы у всех судьба по-другому сложилась. Ты бы не сидел в магазине, не таскал бы коробки, а выступал где-нибудь в консерватории. Да и я бы тоже, наверно. Плохо мне без музыки. Иногда беру скрипку, вроде и руки помнят, и ноты знаю, а внутри меня музыки нет». И знаешь, Матьяш, я тогда её отлично понял. Нет во мне больше музыки. Ушла вместе с ним.