Кроме мамаш учеников, приставучими бывали и сами ученики. Например, та же выскочка-Криста просто обожала оставаться после занятий. Как будто пану учителю больше заняться нечем, только с ней после уроков сидеть. Она всегда находила повод, чтобы сделать голосок как можно более жалобным, а личико – расстроенным, и, окинув взглядом пакующих инструменты и собирающих партитуры однокашников, трагически прошептать:
- Я вас сегодня сильно подвела, да? Я знаю, я сыграла шестнадцатые как восьмые, поэтому…
Дальше следовали утешения и увещевания, что Криста всё сыграла верно, а если неверно, то доставался уже упакованный инструмент, и Криста играла лично для пана Апхольца, а он исправлял её ошибки. Криста при этом выглядела такой довольной, что хотелось подойти и ударить её нотной тетрадью, чтоб гадкая ухмылочка слетела с лица. В такие дни Матей собирал вещи как можно медленнее, а пару раз ему даже удавалось увлечь пана учителя беседой, задав какой-нибудь вопрос, и пан Апхольц благодарно откликался, что заставляло Кристу кривить губы и злобно поглядывать из-под чёлки.
Из всех девчонок, этой разноцветной гвардии острых коленок, льняных и угольных кудряшек, юбок в складку и гольфов в полоску, Матею особенно не нравилась Криста. Он вообще девочек сторонился: они казались ему каким-то чуждым элементом в картине мира, и в голове не укладывалось, как это из этого угловатого, писклявого, заполошного чучелка, которое питается вниманием и временем других людей, может вырасти взрослая женщина, рассудительная, воспитанная. Вся эта свора вечно шушукалась и хихикала, смотрела совершенно неудобоваримые мультики и слащавые сериалы и не стыдилась обсуждать всё это непотребство. Большая часть из них уже превратилась в девушек, но отчего-то они продолжали вести себя как детсадовки. В общем, Матей посматривал на эту братию с недоумением, подчас даже с испугом (странные они какие-то, то визжат и кусаются, то рыдают, чуть что), а на Кристу скорее с презрением. Всегда окружённая свитой подружек, таких же громкоголосых и поверхностных, но ловящих каждое её слово и смеющихся над каждой шуткой, она была их негласной предводительницей. Скажем прямо, сомнительное достижение. Она не могла жить без представлений, а в главной роли, конечно, была она сама. Каждое её появление на публике (читай, в классе, на репетиции или концерте) сопровождалось истерикой по поводу того, что она либо что-то забыла (например, совершенно ненужную на репетиции тетрадь или ручку), либо опоздала (зато небось долго крутилась у зеркала и даже намазалась чем-то из маминого арсенала, уж больно губы красные), либо принималась рассказывать какую-нибудь чушь, а пан Апхольц, человек воспитанный и вежливый, наверняка стеснялся оборвать эту чушь.
- Вы только представьте, пан Апхольц, вчера я с родителями ездила в Пругонице, там в пруду такие забавные утки! Утёнок хотел вылезти на берег, а утка хвать его за хвост… - голос Кристы, который по тонкости можно сравнить с ультразвуком или мышиным писком, продолжал вещать о приключениях утят, пока пан учитель не находил удобного момента ставить свою ремарку и направить занятие по нужному руслу. Матей бы давно уже заткнул её, сказал, чтоб доставала скрипку и играла, да почище, а он вон терпит, выслушивает, будто ему и правда интересно. Святой человек, ангельское терпение.
Криста и Матей поднимают скрипки, справа взмывает флейта, Франц прижимает к губам изогнутую трубку фагота, репетиция начинается, и рисунок, который в воздухе ткут руки пана учителя, наливается красками звуков. Острые углы линий кардиограмм, волны, плавные и сулящие скорый шторм, круги и полукружия, неведомые доселе фигуры невидимыми штрихами наносятся на холст пространства. Но даже поддавшись влиянию дирижёрской руки, даже тогда Криста не даёт Матею хоть как-то себя проявить – она не чувствует его, играет на полтона громче, чем нужно, берёт стаккато отрывистее и звонче, чем положено, а легато задерживает на полдоли секунды. Пан Апхольц снова и снова делает замечание, на Кристу косо смотрят (кому охота по двадцать раз из-за неумехи переигрывать один и тот же отрезок, да эти пять тактов уже выучить можно было!) Но девчонка краснеет, закусывает губу так, что на крупноватых передних зубах остаётся помада (Матей сразу понял, что с губами дело нечисто) и качает головкой, золотистый хвост подскакивает как у брыкастой кобылки, она покорно вскидывает смычок, с деланым вниманием круглыми глазами ловя каждое движение руки пана Апхольца. И так из раза в раз, снова и снова.