Матей сбивался реже и каждый раз ощущал вину. Он подводил пана Апхольца, заставлял чётко очерченные брови сходиться на переносице: пан очень не любил, когда ровный бег стопорился. Больше всего Матей боялся, что однажды учитель попросит его покинуть оркестр, что означало бы личный конец света для мальчика. Он так привык к репетициям, к многочасовым тренировкам на бабушкином чердаке, после которых, придя в репетиционный класс с высокими потолками, голубоватыми стёклами, за которыми по подоконнику разгуливали голуби, прислушиваясь к царящим позади невидимой преграды звукам, он выдавал что-то более идеальное, чем выдавал раньше. Это была самая лучшая работа над собой, Матей оттачивал не только мастерство, но и самоё себя. И если всё это пропадёт из его жизни, то смысла в ней не останется. К тому же, очень не хотелось расстраивать бабушку как раз тогда, когда она увидела, что внук чего-то, да стоит, но это уже было не так страшно, с этим хотя бы можно было жить. Матею не впервой не оправдывать чьи-то ожидания. Хватало и родительских неоправданных надежд.
Родители ждали от него только предельного послушания и незаметности. Наверняка когда-то давно, когда Матей был совсем крохой, вместо излюбленных мамашами книг о родах и детях Эльзе когда-то попался старинный постулат о воспитании детей в Викторианской Англии: детей не должно быть ни видно, ни слышно. Со временем Матей научился незаметно и бесшумно выходить из комнаты, мимикрируя под стены и мебель, на предельной скорости поглощать пищу и занимать ванную не дольше, чем на десять минут. Всё остальное время он проводил в своей комнате, где, надо отдать должное родителям, были все ресурсы для того, чтобы ребёнок покидал её как можно реже.
Лишь однажды Матей позволил себе вмешаться в привычный ход вещей, который был установлен годами: он не мешает родителям, они не мешают ему, чистый симбиоз. Сын становится максимально прозрачным и беспроблемным, они – идеально отчуждёнными вежливыми родителями из рекламы хлопьев для завтрака. Матей был согласен на эти правила, следовал бы им безоговорочно ещё много лет подряд, если бы родители не нарушили их первыми.
В тот год в замке Окорж на Пасху устраивалось потрясающее по масштабу мероприятие – рыцарские торжества, да ещё и со средневековой ярмаркой. Народные песни и пляски, турниры и церемонии, живая музыка… Пан Апхольц начал готовить свою «армию» задолго до весны: старинные народные мелодии в современной обработке звучали свежо и поднимали настроение с первых же тактов. Оркестру пана Апхольца предстояло играть для нескольких танцевальных номеров, и музыканты предвкушали поистине интересное событие. Пан Апхольц даже позаботился о костюмах, пусть и далёких от исторической реальности, но вполне симпатичных: театральная студия при музыкальной школе выделила для девочек несколько платьев на старинный манер со шнуровкой и широкими рукавами, а для мальчиков – рубашки из грубого полотна и мешковатые штаны. Юные средневековые музыканты были готовы играть на радость любителям исторических зрелищ, да и сами из себя должны представлять зрелище. Негоже выбиваться из общей картины.
Матей собственноручно постирал штаны и рубашку, заштопал маленькую дырочку на поясе (шить его научила бабушка, правда, особых тонкостей этого священного таинства он так и не постиг, но пришить пуговицу или избавиться от прорехи вполне мог. Помнится, иголка долго не хотела дружить с неуклюжими, нервными мальчиковыми пальцами, жалила осой, пила кровь комаром, но всё же поддалась). Он не знал, гладить ли костюм (вряд ли в Средневековье были утюги, да и помятой рубашка выглядела как-то интереснее), но всё же решил, что опрятный вид дороже реалистичности. А то может ещё и не мыться неделю в самом-то деле?
- Что это у тебя за тряпьё?
Мама зашла в тот момент, когда Матей усердно утюжил рубашку. От серой грубой ткани шёл пар, пахло стиральным порошком.
- Это костюм на выступление в замке Окорж. Там будет средневековая ярмарка, мы на ней играем. Помнишь, я рассказывал тебе?
- Помню, - не моргнув глазом соврала Эльза, - но Окорж… Это же ведь так далеко, за Прагой.
Мама сдвинула тонкие брови и покачала головой.
- Я как раз хотела с тобой поговорить по этому поводу. Ты никуда не поедешь.
- Но почему, мама? – Матей вскинул глаза. Ледяное лицо Эльзы было непроницаемым, но Матей мог заметить, что она тщательно что-то обдумывает. Ищет причину, чтобы его не пускать?