- Это небезопасно. Наверняка вы ещё и на весь день уезжаете. А там будут толпы выпивших гуляк, как я могу тебя туда отпустить?
- Но ведь это детский праздник, да и охрана там будет. Мама, я очень хочу поехать. Я должен поехать, - голос Матея зазвенел от страха, что его действительно не пустят. - Ведь мы столько месяцев готовились к этому дню, репетировали. Я подведу всех.
- Нужно поговорить с отцом. Лично я против, - мама покачала головой, - вечно вашему дирижёру не сидится на месте. Не нравится он мне.
- Нет, пан Апхольц очень хороший учитель. Он всегда старается, чтобы мы выступали как можно чаще. Ведь многие из нас хотят связать свою жизнь с музыкой. Любой опыт выступлений полезен, он так говорит.
- Зачем тебе эта музыка? Почему бы тебе не стать врачом, как я и твой папа?
- Я не люблю людей. А музыку люблю, - Матей выпятил подбородок и вызывающе посмотрел на Эльзу.
- Ты уже не маленький и должен задуматься о будущем. Бросай свою скрипку, ничего путного из этого всё равно не выйдет.
Эльза смерила его твёрдым взглядом и, развернувшись на каблуках, вышла. Матей взял рубашку, чья ткань ещё сохранила тепло утюга, и подошёл к окну. Так и стоял, ощущая пальцами тепло нагретой ткани, пока в коридоре не раздался голос отца.
Разговор с отцом был долгим и неприятным. Он, как и Эльза, настаивал на том, что ехать на весь день в замок опасно, состязания на мечах и стрельба из лука часто калечат не только тех, кто непосредственно занимается ими, но и тех, кто находится рядом. Отец сказал твёрдое «нет» и сообщил, что сам позвонит пану Апхольцу и скажет о своём решении.
- И уже стоит ему сказать, что ты больше не будешь заниматься. Берись за ум, Матей, школа скоро закончится, а пиликанье на скрипке нельзя назвать достойным делом. Когда-то у тебя появятся жена, дети, нужно думать о будущем. Займись химией и биологией, в конце концов, я найду тебе превосходных репетиторов. Станешь врачом, как и я.
Помогла Матею бабушка. Обычно она никогда не вмешивалась в семейные дела и вопросы воспитания, хладнокровно и отстранённо наблюдала за жизнью сына и внука.
Но, будто почувствовав, что над Матеем сошлись тучи, что с ним происходит что-то неладное, она внепланово, незваной, появилась на пороге стерильной квартиры без звонка (что вообще было делом невиданным и неслыханным). И в этот раз её прорвало.
С порога оценив ситуацию (прячущий глаза сын и застывший у окна, как статуя, Матей с блестящими от непролитых слёз глазами), она, разматывая шарф и на ходу стаскивая пальто, провозгласила:
- Пусть будет скрипачом, из него выйдет прекрасный музыкант. Какая медицина, ты вообще слышал, как играет твой сын? - бабушка потрясала шарфом, как флагом, и вся её хрупкая фигура воплощала воинственность. - Его взял под крыло лучший детский дирижёр Праги, да что там только Праги, ещё и половины Германии. Да у мальчика и нет ничего, кроме его скрипки да нот. А ты хочешь забрать у него и это? Что ты дашь ему взамен? Белый халат и скальпель?
Почти час пани Марта, словно фурия, металась по гостиной, где, будто два истукана, сидели её сын и Эльза. Мама периодически отхлёбывала чай из чашки, словно царящее напряжение нисколько её не касалось, подумаешь, сумасшедшая бабка потрясает кулаками. Отец смотрел на стену и чуть пожёвывал нижнюю губу. Вид у него был жалкий и виноватый.
Иногда они пытались вставить какие-то ремарки, как-то оправдывались. «Ему так будет лучше», «он ещё сам не знает, чего хочет», «родителей надо слушаться». Но бабушка была непоколебима. Устав от их робкого блеяния, она лишь покачала головой, метнулась в комнату Матея и, схватив футляр со скрипкой и первые попавшиеся ноты, заявила:
- Собирайся. Поживёшь у меня. Бери самое необходимое, учебники, ноты, одежду. А то они тебя сгнобят, жизнь сломают. Гляньте-ка, то дела не было до сына, а теперь решили в родителей поиграть!
Ни отец, ни Эльза не возражали.
Так Матей перебрался к бабушке, тогда ещё не на совсем, понарошку. И им было потрясающе хорошо вдвоём, именно тогда он прочувствовал тот самый ритм, в котором жил дом и жила сама бабушка, что этот ритм и задавала. С концами, бесповоротно он переехал в дом лишь после её смерти, когда почувствовал, что дом, как и кот, утратил что-то столь важное и ценное, и с утратой этого сокровища запустился процесс медленного умирания. Кот сдался, не потянул. Дом же умирал медленнее, и поначалу Матею хотелось ему как-то помочь, подпитать свой жизненной силой, если не запустить процессы восстановления, то хотя бы замедлить процессы умирания. Но вскоре понял, что его на это не хватит. Дому смертельно не хватало бабушкиной подвижности и живости. Одного Матея не доставало для того, чтобы дом жил.