Чушь, глупости. Столько лет идти к этому, жаждать избавления, понимать, что иного выхода нет и в последний момент, когда уже ничего нельзя изменить, остался единственный возможный вариант, искать пути к отступлению. Отступать нельзя. Начатое следует довести до конца, он заслужил новую жизнь, которая начнётся совсем скоро, пройдя через ад. Ад многолетнего самоистязания, беспрерывных попыток разобраться, отчего именно он, а не кто-то другой. И была ли его вина в том, что произошло.
А её смерть - это его месть за то, что однажды она открыла ему глаза. А открывать их не следовало. Если бы не она, он бы, наверняка, никогда бы и не понял, что что-то произошло. Она разрушила его мир своей беспардонностью, настырностью, теми качествами, которых у Матея никогда не было. Обладай он ими, всё было бы иначе с самого начала.
Но тогда он бы не обладал многим другим.
Видимо, он подсознательно, стараясь укрыться от витавшей в воздухе, пусть ощутимой лишь им одним, атмосферы страха и безысходности, шёл по маршруту, который много лет подряд был его дорогой к счастью, теперь уже такому забытому. Матей осознал, где очутился, лишь машинально войдя в поворот, почувствовав, как фантомной болью рука налилась тяжестью футляра со скрипкой. До зубовного скрежета знакомые окна золотисто сверкнули узнаванием, отразив солнечный отблеск, и Матей застыл перед ними, боясь вглядеться в их голубоватое нутро, где-то скрытое занавесками, где-то светящееся мутной глубиной, таящей зыбкие воспоминания, которые годами отодвигались на задний план. Все эти спящие в кадках в старых коридорах монстеры, качающие тёмно-зелёными листьями, стоит только кому-то в спешке пройти мимо, боясь опоздать на урок, скрип паркета под ногами, гулкое эхо и воркотня голубей, что вечно гуляли по подоконнику, словно больше негде им было совершать променад. И сейчас две белых птицы взметнулись вверх, потревоженные приходом чужака, что раньше был здесь своим, отразились стремительными призраками в мириадах голубых стёкол. И за окном, тем самым (трепетные бегонии на подоконнике) показалась расплывчатая, тёмная фигура – ещё один призрак. Чуть колыхнулась эфемерная штора, тонкая длиннопалая рука провела по светлой полупрозрачной ткани. Ткань чуть съехала в сторону, вот-вот за мутным стеклом появится лицо, бледное, окружённое прядями чуть вьющихся волос…
Вдох заблудился где-то в горле, в глазах потемнело, птицы, занавески на окнах, бледная рука слились в единое матовое пятно, и Матей едва ли не побежал прочь, стараясь не смотреть назад, но всё же обернулся на повороте. Двор музыкальной школы был самым обычным, он ничуть не изменила от того, что в нём больше не появлялся Матей, совсем не следил за ходом времени и не считал нужным поддаваться его влиянию. Старинное здание пережило столько жителей, учеников, учителей, что перестало их считать и различать. Но занавеска на втором этаже колыхалась, будто кто-то раздумал отодвигать полупрозрачную ткань, притаился за ней и разглядывает одинокую тёмную фигуру у самых стен.
Матей убежал прочь, не желая больше видеть ни белых рук, ни надменного равнодушия окон и стен. Он не появлялся здесь добрый десяток лет, и не появится впредь. Какого чёрта его вообще потянуло сюда, как он только мог оказаться тут?
В метро было безлюдно: хорошая погода вытаскивает из подземки, заставляя передвигаться пешком или на трамвае. Раньше Матей всегда предпочитал трамваи: размеренный плавный ход, мягкое торможение на остановках и перекрёстках убаюкивали и умиротворяли, степенное почти беззвучное движение в металлической капсуле по тихим улицам заменяло подчас самую лучшую прогулку. Сквозь стеклянные стенки капсулы были видны прохожие, окна домов, мосты, цветущие или спящие в покрывале из инея деревья. Вот так же Матей прожил всю жизнь: молчаливым созерцателем, заключённым в кокон из стекла и металла. Однажды у него был шанс выбраться оттуда. Но потом он загнал себя обратно. Там ему самое место.
В метро же всё по-иному: отчуждённые лица людей, что в отупении рассматривают черноту, проносящуюся за окнами, жёлтый свет действует на нервы. Схема метро на стене напоминает странный, раздавленный кем-то трёхцветный цветок, безупречно вежливый женский голос безжизненно объявляет следующую станцию. Чтобы предпочесть пражскому трамваю метро, нужно быть слишком равнодушным к Праге. Матей Прагу любил, но сегодня он боялся своего города. Куда ещё может завести его Прага, какие ещё воспоминания вынет она из бездны памяти, преподнесёт на блюде: вот, пожалуйста, полюбуйтесь. А вот как жить с благополучно почти забытыми картинками, что годами старательно прятались за наносное и насущное, разбирайтесь сами.