- Простите, не могли бы вы помочь мне найти Рыбарскую улицу?
Он постарался говорить слегка изменённым, вежливым голосом на полтона-тон выше его собственного. Ему казалось, что высокий мужской голос, в отличие от хриплого и низкого, вызывает больше доверия.
Девушка смотрела настороженно, но, заметив, что мужчина не собирается выходить из фургона, потянулась к карте. Хватило лёгкого разряда электрошокера, чтобы ноги девушки подкосились, и она осела на брусчатку. Матей быстро вышел из машины, огляделся (вокруг царило абсолютное безмолвие, ни души) и, открыв задние дверцы фургона, подволок к ним бездыханное тело девушки. Достав из заднего кармана джинсов латексную перчатку, парень бесцеремонно обшарил карманы жертвы и нашёл телефон, нащупал за правой дверцей фургона молоток и плотный пакет. Через пару мгновений средство связи представляло собой груду стекла и металла, которая жалобно бренчала в полиэтиленовой ловушке.
Бросать телефон у Таборских ворот не стоило: полиция поймёт, что его оставили именно там, где похитили девушку. Да, конечно, она уже попала на камеры в метро или трамвае, полиция начнёт копать именно от Вышеграда. Но Вышеград – большой район, так что не стоит помогать полиции и сужать круг их поиска. Если они узнают, что девушка пропала именно у Таборских ворот, то на него быстро выйдут, не так уж много автомобилей проезжало тут около полуночи.
Устроив тело девушки там, где десять минут назад лежал сноуборд, полученный рассыпавшимся в благодарностях припозднившимся заказчиком, Матей завёл фургон и тронулся домой.
Дом ему достался от бабушки. Именно она, и никто другой, так хотела, чтобы Матей стал музыкантом. Старинный граммофон, раструб которого был похож на цветок лилового вьюнка, что обвивал окна первого этажа, по утрам всегда щедро источал фуги Баха и клавирные сонаты Скарлатти. Бабушка трепетно любила музыку, буквально не могла и дня прожить без неё. Пусть граммофон редко играл на полную громкость, чаще просто задавал тон всем домашним делам, как в некоторых домах эту функция выполняет телевизор, но он включался каждый день.
Звуки вились в утреннем свете, подобно дыму, вырисовывая в лучах загадочные фигуры, а бабушка, сидя в старом, вытертом кресле, с узорчатой шалью на плечах, наблюдала за их танцем. Коричневое платье с бежевым или белым воротничком, высокий пучок на голове, руки в старческой «гречке». Она была похожа на свой дом.
Матей любил представлять бабушку молодой, темноволосой, синеглазой. К старости её глаза выцвели до тусклого серого цвета, волосы засеребрились, но древние чёрно-белые фотографии хранили портрет потрясающей красавицы. Два портрета в деревянных рамках с полуосыпавшимся кракелюром, один лицевой, другой поясной, на которых бабушка с модными тогда кудрями на манер американских актрис улыбалась безмятежно и светло, словно не она всего несколько лет назад покинула, еле живая и неприученная к миру, Терезин. Она никогда никому не рассказывала о территории смерти, где потеряла родителей и старших братьев, но Матей иногда замечал отголоски старого, почти забытого ужаса в глазах цвета ноябрьского неба. И в такие моменты ему хотелось прижаться всем телом к коричневому платью, чтобы впитать, как губка, бабушкину боль. Но каждый раз он гасил порыв и отводил взгляд.
После её смерти он переехал в двухэтажный домик с масштабным чердаком, что постепенно разрушался, безжалобно и обречённо, оставив родительскую квартиру недалеко от Петршина, заставив их с облегчением выдохнуть и зажить той жизнью, о которой они мечтали последние семнадцать лет. И его духа так и не хватило на то, чтобы заменить потрескавшиеся деревянные панели, поставить вместо рассохшихся деревянных рам новые добротные окна. Он лишь смазал петли, чтобы двери, отчего-то по ночам живущие своей жизнью, не скрипели и не бередили память жалобными голосами. Весь небольшой дом, который теперь язык не повернётся назвать старинным, а только старым и дряхлым, теперь принадлежал ему - гостиная с просторной кухней и кишкообразной прихожей, две большие комнаты на втором этаже и крохотная спаленка, в которой он когда-то коротал бессонные ночи. Свою и бабушкину спальни он запер на ключ и не заходил туда уже много лет. Сам он жил в гостиной на первом этаже, не заменив и не выбросив ни одного предмета. Ему казалось, что бабушке бы это не понравилось.