Это произойдёт и с ней. С самого детства казалось, что этот момент далёк, до него ещё жить да жить, что смерть, пусть и неминуема, слепа и неизбежна, именно к ней, Кристе, проявит милосердие: она наступит тогда, когда начнёт ощущаться усталость от жизни, когда с ней будет так легко проститься в поисках чего-то нового, неизведанного. Когда реальность опостылеет так, что уход от неё в неведомое, пугающее станет шагом желаемым, ожидаемым, именно тогда смерть примет её в свои объятия, подарит переход туда, откуда не возвращался никто. Криста была согласна и на боль: не раздирающую на части, лишающую разума, но достаточно сильную, чтобы хотелось поскорее покинуть страдающее тело, ощутить облегчение от того, что она закончилась. Умирать, желая смерти, совсем не страшно. Страшнее умирать тогда, когда нет осознания усталости от жизни, нет ощущения того, что не за что более держаться и цепляться, что исхожены не все тропы, достигнуты не все цели, за исключением самых несбыточных. Страшно умирать когда знаешь, что смерть – это облегчение только для тебя, а для близких, дорогих – это боль на всю жизнь, это тело в гробу, это холм земли, который зарастёт плющом и папаротником.
И Кристе было страшно умирать. Сейчас она находилась один на один со своей смертью, которую помянул будущий убийца. Лишь он произнёс её имя - и костлявая тотчас явилась на его зов. Она ходила вокруг кровати, разглядывала Кристу, будто прикидывая, что делать с ней дальше. У неё большой выбор.
Смерть обещала боль. Неминуемые и невыносимые страдания, которые будут длиться часами, заставляя выть каждое нервное окончание. Она хотела растянуть удовольствие – никакого глубокого, умиротворяющего сна, только агония. Смерть показывала пугающие картинки, жуткие образы, что созданы из обрывков фильмов ужасов, криминальной хроники, фотографий с мест убийства. Шэрон Тейт, «Чёрный георгин», Мэри Джейн Келли. «Посмотри, что наделали руки, которыми водила я». Она гордилась плодами рук своих, хвасталась, в красках рассказывая обо всём том, что натворила за тысячелетия.
А можно и не откладывать дольше. Раз костлявая здесь, то к чему ждать? Убьёт ли он её, убьёт ли Криста сама себя, исход один. Правда, религия суицид не одобряет, прорицая им вечные муки и адское пламя. Но Криста всегда считала, что у каждого человека есть как право на жизнь, так и право на смерть, и никто не в силах отнять ни первое, ни второе. Это право было и у Кристы. У неё есть цепи, ими можно задушиться. Ну же, чего ждать?
Холодная змея, зазвенев, обвила шею, сдавила гортань. Криста не могла знать, потемнело ли в глазах, заметались ли чёрные мушки, но явственно ощущала, что в груди поселилась пустота, вяжущая, алчущая. Жаждет ли её тело воздуха? Или же оно жаждет смерти, хочет поскорее распрощаться с тьмой, со страхом, с безысходностью? Резко рванув цепь, Криста сорвала змею с шеи, она жалобно звякнула.
Нельзя вестись, нельзя ломаться. Криста трясла головой, впивалась в ладонь ногтями, чтобы не поддаваться панике. Она ощущала, что начинает сходить с ума. Здесь никого нет. Никого. Она одна, а её компания - лишь пустота и темнота. Только слух сам порождал шорохи, звуки шагов, кожа улавливала лёгкое колыхание воздуха, что холодило влажное лицо. Иногда она даже слышала что-то, похожее на очень тихий шёпот, что раздавался то из одного угла, то из другого. Местами темнота выдавала более тёмные сгустки, они складывались в фигуры, тянули руки к Кристе. Но её разум упорно твердил, что кроме неё на чердаке нет ни души, впрочем, вряд ли у смерти есть душа.
В любом случае, пока не появился он, она в безопасности. Пусть она и начала беспокоиться за свой разум, пусть она близка к тому, чтобы обезуметь от отчаяния, она не сломана. А смерть пускай бродит тут, если ей охота. Если ей больше не к кому идти. В мире тысячи людей ждут её прихода, жаждут конца, ибо устали от страданий. Но раз смерть тратит время на Кристу, шатается по пустому чердаку в полной темноте и рассказывает страшилки, как девчонка в детском лагере после отбоя, она вольна повеселится. Можно даже попробовать с ней поболтать. А что, достойная собеседница, мудрая, есть чему поучиться.
Эта мысль несказанно рассмешила Кристу, она глупо захихикала, но хихиканье переросло в смех, громкий, чуть похабный, будто у девицы в кабаке, лающий. Криста согнулась от смеха пополам, мышцы живота скрутило, но она не могла перестать смеяться. Лишь когда непрошенное веселье переросло с истерический плач, ей стало легче. Лучше рыдать, чем вот так смеяться. Сумасшествие придёт не извне, как может прийти смерть, оно зародится внутри, и изнутри же начнёт поедать Кристу, лишать рассудка. Этот внутренний, невидимый процесс намного страшнее, чем гибель, которая придёт со стороны. А Криста ощущала, что ещё чуть-чуть, и она начнёт искать спасения в глубине себя, уйдёт внутрь так далеко, что не сможет выбраться наружу. А что останется на поверхности вместо Кристы – это большой вопрос. Вряд ли это будет что-то доброе и светлое.