Или не неделю. Криста совершенно не знала, столько она находится здесь: три дня, семь, месяц? Лак на ногтях начал отслаиваться, облезать – неделя прошла точно. Минимум неделя жизни в комнате без окон, без звуков, кроме собственного голоса и голоса похитителя, без солнечного света. Если представить, что отныне вся её жизнь будет вот такой, монотонной, лишённой красок и мира, то тогда она готова встретить смерть.
- Ты пришёл меня убить?
Прям с порога, как только он появился в дверях. Привыкшая к тому, что свет поначалу обжигает глаза, Криста покорно зажмурилась, даже не успев разглядеть, пришёл ли он с пустыми руками или же принёс топор или пару мясницких ножей.
- Заждалась?
Истосковавшись в тишине, устав от шёпота смерти, Криста хотела лишь говорить.
- Да. Скажи мне, почему ты не убил меня сразу? Почему ты держишь меня тут, помидоры с колбасой носишь. Если ты хочешь меня прикончить, почему не сделал это сразу?
Криста ещё не привыкла к свету, смотреть было ужасно больно, но она упорно смотрела на него, слёзы ручьём текли из глаз. Ещё подумает, что от страха, впрочем, Кристе уже было всё равно. Она хочет видеть его лицо в тот момент, когда он примется за дело. Пусть это будет быстро и безболезненно.
Тюремщик шумно набрал воздуха, словно оттягивал момент, будто подбирал слова.
- Мне следовало сразу убить тебя, я это признаю.
- А что тебе мешает сейчас? Стокгольмский синдром наоборот?
- Скажем так, мне проще было бы убить тебя, будь ты похожа на себя прежнюю. Я тебя не узнаю. Ты другой человек.
- То есть тебе мешают убить меня лишь мои волосы? Моя одежда? И всё? То есть, не подстригись я, не стань брюнеткой, тогда ты вот прям сейчас убил бы меня?
Он оценивающе осмотрел её, уже в который раз. Повисло молчание, упало тяжёлой пеленой на плечи и ему, и ей. Если Кристе хотелось без умолку говорить, кричать, спрашивать, лишь бы не молчать, лишь бы выплеснуть словами всё то, что скопилось в ней за долгие часы у этой проклятой стены с наручниками, то тюремщику разговор давался тяжело. Он буквально выдавливал по слову, будто каждое из них причиняло ему боль, обжигало горло.
- Да. Именно так. Почему тебя это так удивляет? Я не питаю ненависти к новой тебе. Я ненавижу старую тебя.
Он понизил голос, заглушил его, и последние слова прозвучали сухо, едко и как-то обречённо. Он и правда ненавидит её.
- Этакую принцессу, тупую, ограниченную, вечно сующую свой нос не в своё дело, шныряющую, как крыса, по коридорам. Эгоистку и самодовольную дуру, растратившую талант, променявшую музыку на работу в музейном архиве.
Криста поперхнулась тирадой, что завязла в зубах, она застряла в горле, как комок, и вылетела едва ли не с криком:
- Да что я такого могла тебе причинить? Я убила твоих родственников? Сожгла твой дом? Освежевала любимую собаку?
И её понесло, потянуло, пустило в разнос. Сил сдерживаться не было, впрочем, даже если бы и были, сейчас это не имело значение. Приговорённый к смерти имеет право на то, чтобы перестать взвешивать каждое слово и думать о последствиях. Если раньше она старалась держать себя в руках, то сейчас ей было уже всё равно. Она устала бояться его, ходить кругами, стараясь нащупать что-то глубинное и тонкое, что может помочь ей выбраться отсюда, склонить его на свою сторону. Сейчас ей хотелось лишь кричать. Громко, раздирая горло, так, чтобы голова раскалывалась от звука собственного голоса.
- За что ты лишаешь меня жизни? Говори, я имею право знать, из-за чего я умираю!
Он приблизился к кровати, и смерть улыбнулась из его глаз. Криста увидела её так явно, что, казалось, тьма выпрыгнет из его глазниц и затянет её в гиблую топь черных зрачков. В этот раз смерть молчала, не говорила ничего, просто улыбалась зубастой пастью . И Криста не отшатнулась, не отодвинулась назад, как сделала бы раньше, не попыталась тщетно слиться со стеной. Смерть не пугала её. Её пугал похититель, пугал сильнее, чем в любую другую минуту их странного, несущего ей гибель, знакомства. Он был спокойным, каким-то мертвенно-спокойным, так двигаться и говорить может только сомнамбула.
- Ты отняла у меня мой мир. Тот, в который я сам построил для себя. Ты разрушила всё то, что я строил годами, что мы строили!