- Да о чём ты вообще говоришь? Я ничего не отнимала у тебя, ты просто больной! Ты путаешь меня с кем-то, я не хочу умирать по чужой вине!
Звук оцарапал горло, звучал фальшиво, надрывно, как ржавая труба. Раньше бы от собственного крика Криста разрыдалась, но теперь он лишь распалял её. Если бы не цепи, если бы не слабость в теле, которая заставляет колени дрожать, она бы порвала своего обидчика на куски, смешала бы с грязью.
- Ты обязан меня отпустить, слышишь? Ты не убьёшь меня из-за того, чего я даже не помню! Да пусть у меня будут хоть синие волосы, хоть зелёные, уже нет той меня, я изменилась!
- Значит, я был прав, я же вижу, я следил за тобой! Это было для него, ты изменилась ради него. Но он был нужен тебе только для того, чтобы стать трофеем – красивый, талантливый, влиятельный. И ты решила стать похожей на меня, да? На парня? – он схватил Кристу за волосы на затылке, крепко стиснул пальцы, и она закричала от боли. Она извернулась, оттолкнула его, оставив несколько прядей в цепких руках. Парень отступил на пару шагов назад, а она упала на кровать.
Он встал в полный рост, словно возвысился над ней, такой хрупкой и никчёмной, чёрные пряди рассыпались по плечам.
-Ты ведь отрезала их не просто так, да? После того случая, да? Признайся, Криста, что так и есть, ты готова была на всё, ради него? Ты виделась с ним после этого?
Вжавшись в стену, Криста запрокинула голову и с ужасом разглядывала своего похитителя, будто видела его впервые. Бледное лицо исказилось такой злобой, что едва можно было распознать ставшие уже привычными черты, тонкие длинные пальцы свело судорогой, будто лапки умирающего паука. Треснувший голос оглушал бы, если бы не впитывался в алчные стены, готовые поглотить любой звук, будь то крик или шёпот. Криста ещё не видела его таким. Обычно он воплощал собой спокойствие подобное океанскому: лишь лёгкие волны тревожат чёрную, зеркальную гладь, которая не имеет дна и полна чудовищ. Иногда они показывались из чернильной глубины, являя миру уродливые формы, скалясь на солнце, и уходили обратно в привычную тьму. И сложно было представить себе момент, когда равнина способна изрезаться шквальным ветром, избороздиться гребнями волн, предрекая шторм, предсказывая выход чудовищ. Сегодня Криста увидела шторм и поразилась его силе. Она могла лишь прошептать:
- Я ничего не помню. Я не помню даже тебя. Я не знаю, кто ты.
И он затих. Волосы упали ему на глаза, и он не откинул их назад, а прижал к лицу, как плачущая женщина прижимает платок. Развернувшись вокруг оси, он молча вышел из комнаты и мягко закрыл за собой дверь на чердак. Свет остался гореть.
***
Бабушка ушла быстро, без мучений. Врачи сказали, что, скорее всего, она просто уснула, так и не осознав, что с ней произошло. Самая идеальная смерть.
Бабушка чувствовала, что скоро уйдёт: закончила все платья и костюмы, отпустила всех клиенток, разобралась с делами. Вычистила дом от чердака до подвала (откуда только силы взялись?), выбросила из шкафов старый хлам (Матей вызвался отнести мусорные мешки, их было не меньше десятка). Ей захотелось оставить дом почти пустым.
Бабушка не желала, чтобы кто-то видел её смерть. Говорят, что животные, чувствуя приближение конца, уходят как можно дальше от людей, умирают в одиночестве и покое. Так же умирала и пани Марта: она запретила внуку приходить к ней, звонить и беспокоить. И Матей, которому так хотелось остаться, присмотреть, поухаживать, понимал, что бабушке и без того сложно скрывать от него свою беспомощность, ей было стыдно за свою немощность и дряхлость. Она не хотела, чтобы он видел, чего ей стоит каждое утро отрывать иссохшее, обессиленное тело от пропитавшихся потом простыней, с каким трудом она одевается и принимает ванну. Марта желала, чтобы он запомнил её другой. И Матей уважал её желание.
- Покоя хочу, дай отдохнуть от тебя хоть пару дней. Ты как бросил свою скрипку, так совсем на призрака стал похож, даже находиться с тобой рядом неприятно. Съезди за город, что ли, вон Франца возьми и езжайте в горы.
Но Матей лишь покачал головой и пообещал, что не будет тревожить бабушку до субботы.
Он запомнил, как уходил в тот вечер: косые лучи закатного солнца, ржаво-желтковые, проливаясь сквозь плотную ткань бордовых занавесок, чертили на полу прямые яркие полосы. Поцарапанный и вытертый паркет наслаждался теплом и светом, как и старый рыжий кот, что раскинулся всем своим поджарым телом, стараясь захватить как можно больше световых полос. А бабушка сидела в самом углу комнаты, куда не попадал свет. Она чуть сгорбилась в кресле-качалке, прикрыв пледом ноги, и пристально смотрела, как Матей подходил к двери, быстро отведя глаза, когда он, обернувшись, посмотрел на неё.