Матей молчал, не в силах выдавить и слова.
- Женщины-то как рыдали, всех кошек распугали, дети были, подростки. Я уж подумал, что за знаменитость тут хоронят, может певца какого, - сторож всё не унимался, впрочем, вряд ли ему часто выпадал шанс с кем-то перекинуться хоть словечком на работе. Небось хватается за любую возможность поболтать.
- Тебе если попрощаться надо, тогда прощайся, я тебе ещё минут двадцать могу дать, пока обойду всё кладбище, все ворота позакрываю. На эту могилу всё время кто-то приходит, то цветы принесут, то свечи. Но на тебе что-то прям совсем лица нет.
Хлопнув Матея по плечу, сторож, что-то бурча в бороду и позвякивая ключами, пошёл вправо по дороге, к дальним воротам.
Ладонь Матея хранила тепло земли и была чуть влажной.
Он позвонил бабушке в субботу утром. Звонок не проходил, телефон отключен. Впрочем, бабушка часто забывала зарядить свой старенький девайс, но Матей был уверен, что сегодня телефон молчит не просто так.
Он оделся во всё тёмное, он догадывался, что будет ждать его в доме. Захотелось рассказать обо всём отцу – о своих догадках, о том, как он не нашёл сил попрощаться с бабушкой. Но осознал, что отец его просто не поймёт, а то и бросится обвинять в том, что не досмотрел за бабкой, мог бы заставить обратиться к врачу, раз чувствовал, что ей худо… Он бы не понял.
Поэтому Матей, собравшись с силами, пошёл один.
Он ожидал увидеть её в том же кресле, где видел в последний раз, когда прощался. Но кресло было пустым, плед свешивался с него на пол. Кота в комнате тоже не было, день был сырым и пасмурным, наверняка он выбрал себе более тёплое и уютное местечко, чем холодный паркет. Значит, она в своей комнате.
Дом изменился. Матей не мог сказать точно, что было не так, ведь всё оставалось таким же, каким было в момент его ухода: вверх бежала, вздыбив ступени, тёмная лестница, витали запахи лимона и ромашки.
Матей аккуратно, будто боясь кого-то разбудить, поднялся по лестнице, и, не выдержав, постучал в закрытую дверь. Как он и ожидал, ответа не последовало, и эта мягкая, обездушенная пустота подготовила его к тому, что он увидит за резным деревом. Он набрал в лёгкие побольше воздуха и толкнул дверь.
Она лежала на кровати в ночной рубашке, так и не поймёшь сразу, вдруг просто спит? Лицо умиротворённо-восковое, совсем не изменившееся, разве что черты заострились, будто по ним прошёл резец скульптора, добавил граней и более чётких линий.
Матей приблизился вплотную к кровати и встал на колени, чуть помедлив, робко погладил кончиками пальцев сухую, пергаментную кожу руки, что покоилась на простыне. Холодную, такую холодную, будто трогаешь заиндевевший металл посреди зимы. И снова не хотелось плакать, только говорить. Теперь он может без страха сказать всё, что копил в себе столько лет.
И он рассказал ей, как сильно будет скучать, как всю свою жизнь будет хранить в сердце её образ. Он благодарил её, так горячо и нежно, за каждую минуту, что она скрашивала своей грубой и завуалированной лаской. За годы терпения, которое ей потребовалось на то, чтобы приручить дикого, забитого зверька, жившего в сумраке родительского безразличия, не шедшего на руки, забивавшегося в угол или показывавшего зубы. За то, что привела его в музыкальную школу. Что подарила ему годы музыки, что заставляла, не жалея пальцев, играть и играть, ругалась и хвалила, укоряла и гордилась.
Он говорил долго, не пытаясь подобрать слова, плача, а иногда почти переходя на крик. Он спорил с ней, укорял, пытался присовестить. Если бы не она, не её ледяное молчание и маска равнодушной отстранённости, он бы смог сказать ей это ещё при её жизни, но он ощутил радость и от того, что смог ей это сказать пусть и даже после смерти. Она всё равно его слышит, такие вещи нельзя не услышать, будь ты хоть трижды мёртв.
Он вызвал скорую, чтобы врачи констатировали смерть. Он спустился вниз, сел в кресло-качалку и так и просидел до самого их приезда.
Глава 9. Исход
- Ты сказала, что не помнишь меня. Это правда?
Криста кивнула.
Он покинул её так стремительно, что не выключил свет, и он горел всё время, и Криста пыталась напитаться им, запомнить оттенок своей кожи, старого одеяла, каждое ржавое пятно на спинке кровати, лунный отблеск цепей. Она соскучилась по цветам, она устала от черноты. Пока ей доступна такая роскошь, как свет, она будет вглядываться в оттенки, пусть даже они сплошь неяркие, с серым подтоном. Она рассматривала растрескавшуюся штукатурку, вглядывалась в оттенки теней: одни тени были холодными, серо-синими, другие – коричневые, тёплые, в такую тень хотелось погрузиться, она сулила покой и уют.