Впрочем, ей бы не понравилось и то, чем он занимается сейчас. И, слава богу, она умерла так и не узнав, что Матей не стал тем, кем она хотела его видеть. Он не музыкант, не композитор, даже не учитель. Он курьер, который развозит в любое время суток заказы людям, которые оказались более удачливы в жизни, а может, более усердны и смелы. Ну, или же просто родились в семьях, которые разительно отличны от семьи Матея. А ей так хотелось, чтобы сын был музыкантом (это желание в жизнь воплотить не удалось – отец стал хирургом, что, в общем-то, тоже работа творческая), и в своё время внук подавал большие надежды… Но он ушёл из музыки. «Почему? Да только ему одному известно. Не прощу его никогда, надо же такую глупость сделать».
Однако свой дом бабушка завещала Матею. Это было похоже на прощение.
Сжав одеревеневшими пальцами руль, Матей несколько раз оборачивался через плечо, чтобы удостовериться, что девушка лежит в той же позе, в которой он её оставил. Он не успел достать из рюкзака скотч, по-хорошему им нужно было бы заклеить ей рот и связать руки, вдруг проснётся. Но сегодня ему однозначно везло: девушка лежала не шелохнувшись, в неудобной позе, будто поломанный и брошенный манекен. Один раз ему показалось, что он слышал стон, но чуть приоткрытые губы не шевелились.
Матей подогнал фургон к дому и, не зажигая фар и света во дворе, открыл входную дверь. Бросив взгляд в сторону соседских окон, чуть желтеющих за живой изгородью, в который раз порадовался, что дом стоит слегка на отшибе, словно сам по себе. В детстве ему было немного обидно за бабушкин дом: наверняка ему одному скучно здесь, почти у самого леса, остальные дома забыли про угрюмого старичка и не хотят общаться с ним. Но потом понял, что их дому и не нужна компания: он был меланхоличным и молчаливым, лишь изредка наполнялся лёгким оживлением, например, когда бабушка пекла под рождество печенье, напевая про «рольнички»*. Тогда половицы музыкально поскрипывали под старыми клетчатыми тапочками, противни металлически позвякивали, словно и сами хотели стать колокольчиками. Дом подпевал этим звукам: то откроется дверь с лёгким стоном, ненароком, будто бы от сквозняка, то нежданно-негаданно из крана в ванной потечёт, побежит, звонко ударяясь о чугун, струйка воды. Оживал дом и в конце лета: бабушка варила варенье из мелких румяных яблочек, что падали на землю под окном комнаты Матея, кухня пропитывалась терпко-кислым яблочным духом и сладостью жжёного сахара. Можно было подойти к большой кастрюле, в которой на плите булькало карамельное варево, и зачерпнуть его ложкой, а потом, уйдя в свою комнату, долго-долго слизывать яблочную сладость и слушать, как бабушка поёт что-то про далёкие горы.
В остальное же время дом вёл тихую, размеренную жизнь: бабушкина работа, звуки скрипки с чердака через открытую дверь, лёгкая кошачья поступь.
Матей быстро отнёс тело девушки на чердак, в оштукатуренную комнату со сводчатым потолком без окон. Привычный к перетаскиваю тяжёлых предметов, он почти не ощущал её тяжести, однако, в фильмах главные герои всё же несли обморочных дев с куда большей сноровкой. Но никто и не говорил, что будет легко.
Чердачная комната была полна воспоминаний. Местами штукатурка осыпалась, и на стенах появились карты невиданных стран, что были разделены морями уцелевших промежутков. В центре свода крыши горела одинокая лампочка, которая освещала односпальную кровать с дырявым пледом, выцветший матрас и две толстые цепи с наручниками, растущие из стены. Длина цепей позволяла добраться до стоящего рядом с кроватью ведра с крышкой. Больше в помещении ничего не было.
Положив девушку на кровать, Матей снял с неё куртку (несмотря на довольно холодную погоду, в комнате было тепло и душно) и застегнул на запястьях наручники. Резкий звук разрушил тишину, что годами царила в этой комнате, и на миг Матею захотелось повернуть время вспять. Отвезти девушку обратно, на Вышеградский холм, оставить где-нибудь на лавочке, наверняка и не вспомнит, что с ней произошло. А даже если и вспомнит, то ни за что не узнает, кто ударил её током. Всё ещё можно исправить, есть время пойти на попятный.
Матей выпрямился и покачал головой. Нет.
Девушка дышала ровно и тихо, значит, жить будет. Было бы неплохо, если бы она умерла от сердечного приступа, мороки меньше, но сейчас уже ничего не поделаешь, разве что сбегать в машину за элетрошокером и попробовать снова ударить её. Но Матею хотелось, чтобы её смерть была другой. Смерть во сне слишком милосердна.