Следующая неделя пролетела в одно мгновение. Я виделась со своим сарехом почти каждый день. Мы встречались по вечерам, и каждое свидание с ним уменьшало мои тревоги и страхи.
Гарима все еще не приходила в себя, а золотое сияние вокруг нее не ослабевало. Абиру я за эти дни видела дважды и то случайно. Передающая меня избегала, хотя, как мне показалось, была в хорошем настроении. Возможно, именно потому, что мало общалась со мной.
Охраняющие посольство стражи докладывали о трех десятках сарехов, попытавшихся пробиться к господину Далибору. Спустя неделю после ареста посольства община начала подозревать неладное. Еще мутил воду и подстегивал людей к действиям местный священник, и стражам пришлось во время службы при всей общине сделать ему внушение. Воины сказали, что после погрома Император не потерпит волнений в столице и что в его власти выслать сарехов не только из Ратави, но и вообще из страны. Эти слова были встречены возмущенным гулом, который быстро затих, стоило стражам напомнить о вире и городских тюрьмах.
Пока я не опасалась новых погромов, хотя обстановка в столице день ото дня становилась все напряженней. И это тревожило не только меня, но и Императора, и господина Нагорта.
Господин Квиринг передал Повелителю гневное послание от своих соотечественников. Вельможи даркези выражали недовольство тем, что наместник Императора, принц Торонк, в последний миг отменил назначенную встречу, а после отказался принимать гостей у себя. Сановники требовали объяснений и обещали пожаловаться королю на неподобающее поведение наместника. Я присутствовала при встрече, чувствовала, как эта новость разозлила Правителя, и восхищалась его самообладанием. Только он мог с таким спокойствием выслушивать возмущение несостоявшихся убийц, вызванное тем, что жертву вовремя предупредили.
В течение недели меня несколько раз навещал Ферас. Среди прочего он рассказал, что принц Ясуф с несколькими приближенными, в числе которых был и господин Тевр, выехал в столицу еще до того, как получил приглашение Императора. Чем было вызвано желание принца побывать в Ратави, наместник, отвечавший Правителю, не знал.
Рассказывая мне дворцовые новости, Ферас обронил пару слов и о принцессе Теллими. Он сам, как и его отец, особенного значения этому происшествию не придал, но я отчего-то насторожилась. Принцесса спрашивала господина Мирса о сарехском посольстве и обмолвилась, что давно уже не встречалась со своей знакомой, женой посла. Ничего особенного в вопросе не было, равно как и в дружбе двух влиятельных женщин. И все же интерес принцессы к сарехам меня обеспокоил.
Не знаю, как пережила бы эту неделю без Ингара. Временами казалось очень странным и неправдоподобным то, что мое отношение к нему так резко изменилось. Хотя это был всего лишь ответ на произошедшие с ним перемены. Ингар не бросался на меня по поводу и без, вел себя вежливо и предупредительно, ни разу не пришел без дорогого подарка и интересовался мной, моим мнением. И, что мне особенно нравилось, он не лгал. Хотя, вспоминая днем вечерние беседы, я отмечала, что поводов врать у него не было. Отвечать нечестно на вопросы о музыке или любимых книжных героях нет нужды.
Но больше всего поражало, что сарех видел во мне привлекательную женщину, за расположение которой стоило бороться. Это новое ощущение окрыляло и воодушевляло. Поэтому особенно было жаль, что оно пропадало, тускнело, если я не встречалась с Ингаром вечером. Без моего сареха действительность казалась обыденной, непримечательной, а его увеличивающееся с каждым днем влечение ко мне выглядело чуть ли не подозрительным. Я ругала себя за предубежденность, за неспособность довериться чувствам, за робость и легкое недоверие, бесследно исчезавшее, стоило Ингару коснуться меня.
Хотелось верить ему, знать, что и я достойна любви…
— Ты красивая, — прошептал Ингар.
Его дыхание щекотало ухо, горьковатый аромат духов дразнил и привлекал меня, и очень хотелось почувствовать обжигающий жар его рук на своей коже, отдаться желанию. Я повторяла себе, что ничем не хуже Абиры и определено заслуживаю любви, что жрицы могут выбирать себе мужчин, но северные традиции были сильней такого самовнушения.
Связь до свадьбы считалась богопротивной, недопустимой. Подобное бесчестие становилось несмываемым пятном на добром имени девушки. Хуже мог быть только прижитый в подобном союзе ребенок. Ни о понимании, ни о помощи родных несчастная не могла и мечтать. Таким редко позволяли даже остаться в родной деревне. Ужасный позор, клеймо на всю жизнь…