Бледные призраки тех, кто решил присутствовать в Храме во время ритуала, проскальзывают в зал. Я слышу шорохи, чувствую движение. Я словно посреди пустыни, с барханов с шуршанием осыпается песок, ветер становится теплей, когда Гарима подходит ближе. Она ведет за руку лекаря Снурава, единственного настоящего человека в зале, кроме сестер.
Мужчина кажется восторженным, почти счастливым, смотрит на меня с благоговением.
Я сижу в кабинете и перебираю травы, нюхаю пучки, перекладываю связанные в десятки сухие листья. Проверяю по списку, всего ли достает, не заказать ли чего у купца. Он скоро поедет на родину. В северных краях травы сочней. Тут, старайся не старайся, выращивай свое не выращивай, а большинство растений бледными, жесткими становятся.
Решено, пишу заказ. Перо по бумаге легко скользит, чернила новые, хорошие, пахнут терпко. Растение должно быть здоровым, крепким. Верблюжьей колючкой никого не вылечить, силы в ней нет, только колкость одна.
Тарийцы хорошо лечат тарийцев. Такие же жесткие и грубые, как их травы. Господин Квиринг это тоже понимает, потому меня нанял, а не местного лекаря.
С пера падает большая капля чернил, клякса по листу растекается, перекрывает написанное. Нет, есть, конечно, исключения. Бобышка вообще почти вся из воды состоит. Если в руке сжать, из кулака так и течет.
Нужно приготовить… микстуру. Давно пора. Давно…
Этот рецепт нигде не записан, но я его помню. Хорошо помню, будто последний раз такое зелье вчера готовил. Главное, не поддаться искушению попробовать. Аромат теплый, ласковый, прямо манит варево отведать. Это к лучшему, никто же не подумает, что яд пахнет так привлекательно.
Рассказал госпоже Ильде, что это для укрепления сил. Чтобы жару переносить легче было. Она поверила. Сама приняла и ребенку своими руками дала.
Яд подействовал. Мальчик быстро умер, а женщине помочь пришлось. Жаль, что неверно рассчитал зелье. Стыдно прям. С моим-то опытом и так ошибиться. Хорошо, догадался хоть средство до последнего часа не выливать. Просто начерпал еще, заставил выпить. К утру и ее не стало.
Пока решали, пускать имперских стражей не пускать, я все следы убрал. Котлы вымыл, порядок навел. Осталось самое простое: огорчение изображать. С этим я уж как-нибудь да справлюсь.
Имперских стражей не зря боятся. Серьезные люди. У них и лекарь свой есть, оказывается. И не выскочка начинающий, а опытный, вдумчивый, прилипчивый, как репей. Мои ответы ему не понравились. Это я потом понял, когда за меня стражи взялись. Допросы каждый день, все травы мои переворошили. Да что там травы, всю жизнь мою с ног на голову поставили!
Говорят о ритуале… Этот дикий обычай… Великий Альмих! Прошу, не допусти! Надоумь господина Далибора, пусть откупит меня. Пусть чем угодно откупит! Нельзя, чтоб душа моя в кристалл попала! Нельзя!
Меня наполняет знакомая жажда. Желание обладать душой убийцы, наказать его за преступление. Хочу насытить золотую птицу, себя. Хочу напоить кристалл, отдать ему то, что его по праву. Я поднимаю руку, тянусь к обнаженной груди лекаря.
Но птица не касается клювом кожи.
В этот раз моя жажда не столь сильна, как обычно. Сомнение, холодное и отрезвляющее, останавливает меня. Впервые за два года чувствую, что птица не только управляет мной, но и прислушивается ко мне.
Он виноват, это я вижу четко. Он не раскаивается в содеянном. Это я тоже чувствую. Он вообще относится к убийствам, как к чему-то… незначимому, не вызывающему отклика в душе. Две смерти никак не трогают его. И это я тоже отчетливо вижу. Единственное, чего я не знаю, единственное, чего не ощущаю, так это причину. Того, что толкнуло его, что заставило пойти на убийство.
Я всматриваюсь, пытаюсь понять. Мужчина, преклонивший колени, распахнувший рубашку, смотрит на меня с надеждой. Она странно созвучна моей, и я пытаюсь найти ей оправдание.
Мое сердце бьется болезненно и гулко — я отдаю силу. Отдаю золотой птице, яркому сиянию ритуальных камней, тонкой паутине света. Она вырывается из клюва птицы, оплетает безмолвного и неподвижно стоящего передо мной человека. Я не могу решить сейчас, но и отпустить его не могу. Он изменится, а это нельзя позволить.
Золотые нити вокруг него становятся толще, оплетают коконом. Но я слабею, чувствую, как дрожат колени, а работа далека от завершения. Моей птице на помощь приходят ясноглазые змеи. Вздохнув с облегчением, я делю судьбу заклинания с ними и легкими бабочками, поспешившими ко мне.
Сарех сидит передо мной, скрестив руки на груди, уронив на нее голову. Он — золоченая статуя и останется ею семь дней. Недели мне должно хватить, чтобы принять решение.