Все переживания ушли. Предо мной просто необычная книга. Книга, которую нужно прочесть.
Мелодия незнакомой песни, которую мы поем с сестрами, кажется очень родной. Словно музыка пришла из далекого детства. Она — по-матерински ласковое заклинание. Мы — ее часть, ноты, без которых она не будет совершенной. Как во время других ритуалов, я — больше не я, а лишь проводник воли богини. Я — инструмент в ее чутких руках.
Моя птица кажется живой, дышащей. В ее глазах любопытство, перья трепещут в предвкушении открытий. Волнуются мудрые змеи, глядящие на золотую статую так, словно видят сквозь скорлупу. Полупрозрачные бабочки трепещут взволновано, но и они готовы к действиям.
Тонкий клюв птицы касается темени статуи, мне кажется, он немного проникает под золотую оболочку, но за сиянием не разобрать. Хотя это не важно, ведь я снова проваливаюсь в чужие воспоминания. Те же события, то же совершенное отсутствие чувств, сопровождавшее решение приготовить яд, то же ощущение неполноценности переживаний. Словно в книге, которую я читаю, слиплись первые десятки страниц. А без спрятанных там сведений осознать происходящее трудно.
Я исследую, стараюсь проникнуть глубже, дальше, осознать причины. Ощущаю ровный поток силы, идущей от змей, и слабеющий ручеек от бабочек. Высвобождаю более ранние воспоминания, но в них ничего необычного. Разве что подарок, который за несколько дней до преступления получил Снурав. Инкрустированная опалами чернильница с дорогими чернилами. Имя дарителя сокрыто, но лекарю этот человек кажется очень важным, влиятельным и могущественным. Внимание этого человека и его подарок Снураву очень льстят.
Бабочки давно померкли, но я чувствую их присутствие. Змеи почти истощились и рядом с бледной птицей кажутся больными. Слабость накатывает волнами, а ритуал держит меня, не отпускает. Я должна добраться до сути, до ответа на вопрос «Почему?».
Но ответа нет. Нет ни ссор, ни политических разногласий, нет приказа убить… Нет ничего подобного! За целый месяц до преступления не нашлось ни единого повода! Даже маломальского…
Мне уже давно кажется, что рядом не змеи, а лишь их сброшенная кожа. Слепое безжизненное подобие былой красоты. Бабочки — иссушенная солнцем шелуха. Моя птица обескровлена, бьется из последних сил, чтобы прочесть как можно больше. Бесполезно… Бессмысленная борьба…
Последних золотых искорок едва хватает, чтобы завершить ритуал. Я падаю на колени, обнимаю статую, чтобы не упасть, и плачу от собственного бессилия…
…Закрываю дверь за господином Сарбом и радуюсь тому, чтобы больше не нужно изображать благодушие. В ярости хватаю первое, что попалось под руку, — толстая книга летит в противоположный угол, падает, сминая страницы. «Ваши тревоги понятны, но ваш брат… Он ведь в здравом уме. После нападения пострадало только тело. Но он может говорить!» — звучит в голове голос законника. — «Он по-прежнему может сам принимать решения, значит, способен сам распоряжаться своим имуществом!»
Клятый Сарб! Я в долгах, как в дерьме! Я не для того выложил золото за беседу, чтобы оставить все, как есть! И без него знал, что пока брат разговаривает, о его деньгах можно и не мечтать!
Клятые наемники! Хорошо бы с них деньги стребовать. Я за труп платил, а не за калеку! Добить не добили, уроды косорукие!
Самому придется все исправлять… Делов-то, подушкой лицо прижать… Он же и сопротивляться толком не может…
Откладывать не буду, раз решился. Сейчас он пока больным считается. Мало ли какое осложнение, а лекарь проглядел… Да и время подходящее, вечер поздний… Утром к нему зайдут, а меня и дома нет. Всю ночь у любовницы…
Он откликнулся на стук. Чудом услышал его голос через стук сердца. Ух, как ухает! Он рад меня видеть, думает, я о нем забочусь…
Пустая болтовня ни о чем бесит, но это к лучшему!
— Позволь, я поправлю подушку, брат…
…Я с криком подскочила на кровати. Суни уже стояла рядом, отсчитывала успокоительные капли. Ко мне из полумрака комнаты торопился какой-то мужчина. Я отшатнулась, запустила в него подушкой.
— О, сиятельная госпожа, простите, я напугал вас! — поймав подушку, согнулся в поклоне императорский лекарь.
— И вы простите… не признала, — залпом осушив поданный мне стакан, извинилась я.
Закрыв ладонью лицо, долго пыталась выровнять дыхание, угомонить сердце и успокоиться. Меня из-за кошмара била крупная дрожь. Отделаться от мыслей о несостоявшемся убийце, от его чувств не получалось. Картины из сна живо стояли перед глазами. Этот человек был одним из немногих, кого Гарима вспоминала и после ритуала. Настолько ее потрясли низость и подлость преступника. Как оказалось, мне он тоже запал в память.