Придя к этому решению, на следующее утро я проснулся в гораздо более дружелюбном настроении, чем был в течение последних десяти дней, так что я собрался наблюдать за Морган, чтобы узнать: что она будет делать дальше. Я решился также дорисовать последнюю из панелей — это было спокойное, залитое лунным светом море; и в пятнах света и теней на воде и облаках с каждого возможного угла зрения проступало лицо Морган Ле Фей.
Глава 21
Луна уже два дня как миновала полную фазу, и барометр падал. Я не сомневался, что спокойные деньки на море закончатся весьма скоро. После ужина мы вышли на утес и смотрели, как падавшая на море тень Белл Хед уменьшалась по мере того, как луна подымалась все выше и выше. На самом краю утеса было место лишь для одного, поэтому Морган стояла впереди меня; она не обращала на меня никакого внимания, и я понял, что ей хотелось остаться наедине со своими мыслями, так что я, не подходя к ней совсем близко, присел на остатки балюстрады, покуривая и глядя на нее.
Долгое время она стояла, глядя на залитое лунным светом море, пока тень от холма не коснулась ее ног; затем, повернувшись, она взглянула вверх на луну, и лунный свет осветил ее всю. Она была похожа на статую своей осанкой и совершенством форм. Подняв руки к небу — так, что они напоминали рога, выросшие у луны, — она принялась напевать одну из своих старых песен. Она пела мне ее много раз за последние несколько дней (что, по-моему, изрядно усугубило мое состояние волнения и беспокойства), но на этот раз она пела с какой-то вызывающей силой:
О Изида, скрытая в земле, но ясно сияющая,
В высоких небесах приближается полнолуние,
Слушай призывные слова, слушай и внимай,
Шаддаи эль Хаи и Рея, Бинах, Гея.
Притягиваемый неведомо какой силой, я поднялся и двинулся к ней; подойдя на расстояние, достаточное для того, чтобы рассмотреть ее лицо в лунном свете, я увидел: это была вовсе не Морган Ле Фэй. Нечеловечески странные глаза были широко раскрыты — то были не глаза Жрицы Моря, а очи самой Морской Богини. Подняв свои руки наподобие рогов Хатор, она продолжала петь луне и морю:
Я — Та, кто еще до сотворения Земли
Была Рея, Винах, Гея.
Я — то беззвучное, беспредельное, горькое море,
Из глубин которого бьет вечный источник жизни.
Астарта, Афродита, Ашторет —
Дарующая жизнь и приносящая смерть
Гера в небесах, Персефона на Земле;
Левана приливов и отливов и Геката —
Все они — это я, и все они — во мне.
Близится час полнолуния;
Я слышу призывные слова, слышу и являюсь —
Изида Сокрытая и Рея, Винах, Гея,
Я нисхожу к жрецу, воззвавшему ко мне.
И я знал: нравится ли это мне или нет — но мне была уготована роль Жреца Моря.
Руки Морган медленно опустились до горизонтального положения, перестав изображать лунные рога; затем она начала совершать ими странные маховые движения вперед-назад, пока ее длинные свободные рукава не стали похожи на медленные взмахи крыльев. Завывающие, глухие ритмы, поднимавшиеся и опускавшиеся на четверть тона вместе с рефренами, держали меня в состоянии птицы, околдованной змеей; шаг за шагом я приближался к ней, пока мои раскрытые ладони не соединились с ее ладонями — и неожиданно я понял, что вместо женских рук держу два полюса мощнейшей батареи.
В ее странном пении пробудились отголоски тех древних ритуалов, с помощью которых наши предки вызывали богов; и я знал, что, прикоснувшись ко мне руками, она тем самым передала мне — а через меня Земле — нечто, свойственное разве что Небесам. Прилив все поднимался, и вода тихо омывала скалу, на которой мы стояли, — волны касались наших ступней и щиколоток, являя собою подспудную опасность. Внезапно туча заслонила луну, так что мы очутились в полной темноте. Сквозь плеск воды слышалось холодное дыхание северо-западного ветра, и я знал: погода окончательно изменилась. Послушные ветру, волны одна за другой с грохотом накатывались на скалу. Увидев, что край одежды Морган уже захватила вода, я привлек ее к себе; она потянулась за мною послушно, как лунатик. Это было весьма рискованно: во тьме увлекать за собою безвольно, слепо бредущую женщину, бредя по щиколотку в воде, натыкаясь на обломки скал и чувствуя, как за спиной все усиливается ветер, а волны с бешеным шумом разбиваются о берег; но все же, шаг за шагом, мне удалось подвести ее к ступенькам. Я был слишком озабочен нашей общей безопасностью, чтобы думать о себе; но когда я привел ее в дворик форта и льющийся из окон свет позволил нам увидеть друг друга, она неожиданно открыла глаза и посмотрела на меня взглядом человека, очнувшегося после долгого сна; я понял, что нечто странное произошло между нами.
На следующий день все случившееся казалось сном. Ни Морган Ле Фэй, ни я, не вспоминали об этом — ведь существуют вещи, очарование которых разрушается, стоит только о них заговорить. Поднялся ветер, который принес с собой холодный дождь. В этот день мы не ходили на утес и не пытались взобраться на холм; мы просто сидели у огня, читали, почти не разговаривая друг с другом.
Однако вечером, перед тем как отправиться в постель, когда мы досиживали подле угасающего камина, у меня вдруг возникло безотчетное желание взять стоявший у моего плеча светильник и пройти в дальний конец длинной комнаты, чтобы рассмотреть рисунок, грубо набросанный мною на монотонной поверхности штукатурки.
На рисунке был изображен один из подводных морских дворцов; его сверкающие купола были подобны пузырькам морской пены, а гребни волн на поверхности моря заменяли дворцу небо. Колонны дворцовых портиков обвивали морские гады, во внутренних дворах дворца в беспорядке лежали сокровища затонувших галеонов. В центре изображения, на троне морских богов восседала фигура в одеждах, цветом напоминавших серебристые волны прибоя; это должна была быть Морган Ле Фэй — однажды вдохновение заставило меня начать рисовать ее лицо. Однако я не закончил эту часть рисунка: лишь едва заметные контуры ее черт проступали на стене.
Стоя у рисунка и держа лампу в одной руке, в то время как другой я искал кисти, я понял: пришло время закончить это лицо. Морган Ле Фэй, полусонно склонившись над книгой в противоположном конце громадной комнаты, не обращала на меня никакого внимания, так что я принялся работать. Я пытался писать как можно лучше, присвечивая себе лампой, которая была в одной руке, и рисуя другой в неверных отблесках желтоватого света. Ей не нужно было позировать — ведь я так хорошо знал каждую черточку, каждую линию ее лица.
Однако по мере того, как работа продвигалась, я увидел: под моей кистью на стене появлялось совсем другое лицо. Это не было лицо Морган Ле Фэй; передо мной возникло изображение мужчины — аскетическое, с тонкими чертами лицо это принадлежало другому миру; могу смело сказать, что, хотя я написал его сам, я никогда ранее не видел, чтобы художники изображали такие замечательные, живые глаза. Глаза эти смотрели прямо на меня, а я — на них. Затем, как будто по чьему-то наущению, я изобразил в руках мужчины большой Кристалл, принадлежавший Морган Ле Фэй. Нарисовать Кристалл сложно, но мне это удалось, и он сразу заиграл светом, как бы идущим изнутри его самого.
Закончив, я отступил назад, чтобы посмотреть на результаты своих трудов. Пока я размышлял над столь необычным изображением, за спиной послышался голос — это была Морган Ле Фэй. Долгое время разглядывала она рисунок, а затем, повернувшись ко мне, произнесла:
— Это — Лунный Жрец!
Глава 22
Сейчас мне трудно объяснить причину, по которой я установил контакт с Лунным Жрецом. Я уже рассказывал о моей способности вступать в отношения с невидимой реальностью, существующей вне ее внешних проявлений; ее отношение к последним равноценно отношению личности человека к его телу. Я уже говорил о появившейся у меня способности возрождать картины жизни прошлого. Я не имею в виду метафизическое понимание этого — я просто знаю, что эти ощущения я никогда не испытывал ранее и что они окажут длительное воздействие на мою жизнь. Я сужу о них именно по их влиянию, а не по-философски выдвигаемым аргументам «за и против». Вполне готов признать, что они — суть результат работы подсознания, ибо совсем не подчиняются никаким правилам обыкновенного разумного сознания. Точно так же я соглашусь с тем, что они подобны составляющим компонентам сна — ибо по природе своей они гораздо ближе к миру сна, чем к миру действий. Но, определив их согласно сказанному выше, разве не низводим мы их в итоге до уровня отрицательных качеств? Разве не правда, что мы все еще не в состоянии определить: что именно подразумеваем мы под сном и под сознанием? Сам я не готов (во всяком случае, на страницах этой книги) сформулировать, что я понимаю под этим, — я просто не знаю ответов на эти вопросы, ибо для меня эти видения являются скорее указатели, чем этикетками: если я удовлетворен тем, что мне завернули душу в оберточную бумагу, да еще перевязали пакет лентой, тогда я цепляю на него этикетку — но не наоборот. До достижения этого, по моему мнению, указатели являются более безопасными, менее способствующими тому, что кто-нибудь совершит глупость, — ведь они указывают направление (что, безусловно, помогает), но не устанавливают границ (бесполезное и жалкое мероприятие при нашем теперешнем уровне знаний).