Этим вечером я отправился ужинать к Молли и ее матери. Увидев глаза миссис Макли, я заметил перемену в ее взгляде. Не могу определить это точнее, но мне показалось, что в нем сквозило облегчение и чувство близкого долгожданного отдыха: теперь она могла быть спокойной, ибо знала, что о ее Молли позаботятся. У меня появилось твердое убеждение, что долго она не протянет.
Пока Молли не было в комнате — она собирала на стол, — миссис Макли подозвала меня к себе и, взяв мою руку в свои, спросила: могу ли я пообещать ей, что брошу пить. Я окаменел от удивления: у меня и в мыслях не было, что кто-нибудь, исключая метрдотеля из отеля «Георг», мог знать об этом.
— Неужели вы думаете, что сможете заниматься чем-нибудь в этом городишке так, чтобы об этом никто не знал? — спросила она.
Услышанное меня сильно огорчило. Обычно я не дал бы и пенса за общественное мнение такого города, как Дикфорд. Оно вообще не заслуживало, чтобы о нем говорили; но я действительно стыдился двух вещей: перспективы, что Скотти узнает о скандале в офисе, и моего пристрастия к горячительным напиткам, так что предупреждение о том, что это может выплыть наружу, застало меня врасплох.
Наконец, вошла Молли с ужином; заметив, что у меня расстроенный вид, она тигрицей бросилась к матери. Она сказала, что никому не даст меня в обиду, что я недостаточно здоров для того, чтобы переносить это; она также заявила, что сумеет держать меня в руках, что сама разберется в наших с нею делах, и что нет никакого повода беспокоиться. И это говорила Молли, от которой в офисе я никогда не слышал ничего, кроме «Да, мистер Максвелл», «Нет, мистер Максвелл»!
Я успокоил Молли, сообщив, что ей не стоит волноваться, что я дал свое слово миссис Макли и намерен сдержать его. Пообещать-то я пообещал; но я изрядно напугался, обнаружив, насколько трудно было его выполнять, и если бы Молли не призвала в свидетели Бирдмора — не думаю, что я сдержал бы себя. Едва ли не каждые два часа на протяжении нескольких следующих дней я все допытывался у нее: собирается ли она все еще за меня замуж; на это она отвечала, что мне не миновать суда, если я нарушу данное ей обещание; пришлось мне смириться. Поскольку выпивать я начал недавно, сойти с дистанции оказалось достаточно просто; теперь мне жаль тех несчастных, которые не просыхают в объятиях зеленого змия.
Как я и предполагал, миссис Макли быстро угасала. Однажды вечером, когда я гостил у них, она услала Молли в другую комнату и спросила меня, когда будет венчание и куда я намерен привести молодую жену. Я ответил, что собираюсь сделать нашим домом «Дом у кедра», оставив свой старый дом во владении матери до конца ее дней, даже если это выльется мне в копеечку. Тогда она спросила меня, сколько времени понадобится на приведение в порядок «Дома у кедра»; я ответил, что собираюсь сделать это за три месяца. Она сказала, что три месяца — это слишком долго для нее; не могу ли я побыстрее взять Молли в жены? Я уверил ее, что готов жениться на ней в любое время, которое она сочтет подходящим, — если она не имеет ничего против того, чтобы ютиться в моем обиталище. На это миссис Макли заметила, что теперь с ее души свалился огромный камень, и попросила меня устроить ее в больницу, ибо она не хочет быть обузой. Я спросил, когда она желала бы перебраться туда, на что мать Молли ответила, что все дело не в ней, а в наличии свободной койки там. Тогда я сказал, что все беру на себя, и если она будет готова к завтрашнему утру, то я немедля перевезу ее туда. Миссис Макли уверила, что будет готова в любом случае, заметив, что не представляет себе, каким образом я собираюсь это уладить.
На следующий день я рано утром, как и договорились, подъехал к их дому и отвез миссис Макли в частную лечебницу, где по моей просьбе оставили комнату и для Молли, так что ее мать окончила свои дни в комфорте. Она была доброй душой. Отчима Молли мы оставили в одиночку решать местную проблему слуг, которую недавно сами сочли неразрешимой.
Миссис Макли скончалась через две недели после этого, причем мы с Молли сидели у ее постели. Умирая, она сказала, что покидает этот мир счастливой, ибо оставляет Молли на мое попечение. Если бы она знала, через что мне доводилось проходить, борясь с тягой к виски и с Молли, которая буквально висела на мне, пытаясь предотвратить какой-нибудь мой отчаянный шаг — наверное, тогда бы она поняла, что все не так просто.
Город был потрясен, когда увидел меня во фраке и цилиндре, восседавшим на переднем экипаже похоронной процессии в обществе Молли, ее древней тетки и отчима. Все были готовы поверить в историю со скандалом, но никто не верил слухам об обручении. Проезжая мимо нашего дома, я заметил, что шторы на его окнах, включая комнату сестры, были закрыты согласно моему распоряжению. Я даже подумал, что сие есть знак сугубой покорности; однако позже выяснилось, что сестру разбила жуткая головная боль, оказавшаяся впоследствии обыкновенной мигренью, в результате чего сестре даже пришлось вернуть обратно съеденный ею обед. Что ж, каким бы неуклюжим ни казался этот признак уважения, но все-таки это был именно он.
Я привел Молли познакомиться с моей матерью; ошибочно приняв ее за активистку «Союза девушек», мать поинтересовалась, прошла ли Молли конфирмацию и желает ли она ревностно служить Богу. Однако в целом она была мила с Молли — этого, безусловно, не было бы, если бы мать знала, что говорит с будущей невесткой. Ну, да ладно, все хорошо, что хорошо кончается.
Затем я отправился повидать викария. Весь во власти мыслей о Всевышнем, викарий не одобрил мою идею венчаться во время Великого Поста. На это я спросил его, неужели он хочет, чтобы мы погрязали в грехе, дожидаясь конца Пасхи? Естественно, нам этого не хотелось, так что, в случае его отказа исполнить свои обязанности, нам ничего не оставалось, кроме как принять контрмеры, организовав небольшой спектакль в местной службе регистрации браков. Вынужденный спуститься с небес на землю, викарий согласился при условии, что все пройдет тихо. Я заявил, что он может не беспокоиться: обстоятельства таковы, что все действительно пройдет без шума. Викарий сказал, что, по его мнению, я отношусь к сестре так, что хуже некуда; на это я заметил, что все мы живем в свободной стране и ему, безусловно, не возбраняется пользоваться правом на собственное мнение.
Администратор частной клиники настояла, чтобы свадебный прием состоялся именно там; сиделки буквально превзошли самих себя, чтобы показать, как они любят Молли. Вообще, наши гости представляли собой весьма разношерстное сборище. Мою мать мы не ждали, ибо она многие годы не покидала дома; сестра была приглашена, но так и не ответила, придет она или нет. Мы молили Господа, чтобы он уберег нас от ее присутствия, — и он услышал наши молитвы. Я пригласил Третоуэнов, а Молли — свою допотопную тетку и пару подружек. В церкви к нам присоединился метрдотель из отеля «Король Георг», которого мы взяли с собой на свадебный завтрак в частную клинику. Скотти, рискуя своей жизнью, на неверных ногах выполнил роль дружки; после службы он немедля вернулся в свою постель. К моему удивлению, он очень обрадовался моему бракосочетанию — хотя это и значило, что ему придется искать себе новую секретаршу.
Вместо медового месяца я повез Молли на выходные в «Гранд-отель», Дикмаут, — все, что я мог себе позволить, исходя из того, что в отсутствие Скотти я не мог оставить свой бизнес. Но стоило мне ступить на порог отеля, как я тут же свалился с приступом астмы. Неплохой «медовый месяц» для моей малышки! Мы вернулись, лишь только я вновь был в состоянии передвигаться (по правде говоря, несколько ранее).
Чтобы попасть в мое жилище, где мы предполагали жить до переезда в «Дом у кедра», было необходимо миновать большой зал. Ведь наш дом — это длинное двухэтажное здание с двойным фасадом; справа от парадной двери находятся помещения моего офиса, а слева — жилые комнаты. Дверь на улицу постоянно открыта, так что настоящая парадная дверь находится прямо в зале — напротив двери, ведущей в офисы.