Как тут не перепутать, кто Агнесса, а кто Элизабет, да спасают различия в одежде: на одной — бежевый английский костюм, на другой — широкое черное облачение. У Агнессы пышные волосы раскинулись по плечам, а Элизабет — в строгом белом чепце. Казалось, в загадочной глубине серых с синевой глаз отражались прекрасные мечты… Слегка вздернутый носик придавал пикантность обеим. Пусть Элизабет не красит губы, как Агнесса, но их чувственность все равно видна. Тонкие запястья свидетельствуют о благородном происхождении. Интонации, улыбка, жесты у обеих совершенно одинаковы, монашеский чепец Элизабет скрывает, должно быть, такие же золотистые локоны, как у Агнессы… Подобное сходство объяснить легко: прелестная посетительница и смиренная монахиня — сестры-близнецы.
Томясь ожиданием, Агнесса вновь и вновь возвращалась к мыслям, преследовавшим ее с того самого дня, когда сестра отреклась от мира: она думала о мужестве и самоотверженности, необходимых сестре, чтобы ежедневно исполнять самые неприятные обязанности, справляясь с ними без единой жалобы и с восторженной улыбкой. Элизабет часто приглашала сестру в мужской лазарет; там она, верно, находится и сейчас. Вид изнуренных, немощных людей всегда вызывал у Агнессы инстинктивное отвращение. Может быть, ей и удалось бы посвятить себя целиком благородным делам, но едва ли она когда-нибудь смогла возиться со стариками. Она не чувствовала себя способной на подобное милосердие. Агнесса позволила увлечь себя на совсем иной путь. И сегодня утром, отчаявшись впервые в жизни, она осознала всю глубину пропасти, отделявшей ее от сестры. Желая почерпнуть в этом немом созерцании мужество, молодая женщина снова с тоской и мольбой взглянула на статую святого Иосифа, по счастливой случайности сегодня не наказанного. Агнессе почудилось, будто она видит эту статую новыми глазами. Раньше она казалась банальной и даже примитивной, такую можно встретить в приемных домов призрения Сестер-благотворительниц. Русобородый святой Иосиф, простирая руки навстречу посетителям, как бы обращался к ним со словами:
— Взгляните, я беден… Вот мои руки, они слишком слабы от природы для трудного ремесла плотника. Взываю к вам: подайте! Пожертвуйте хотя бы грош для наших стариков.
Глаза Агнессы наполнились слезами: пожертвование, на которое она готова, — это ужасное признание; она должна открыть Элизабет страшную тайну. Святой Иосиф простирал над ней свои длани: должно быть, он давно привык принимать в дар слезы — жемчужины грусти.
В этот момент, как благотворный тропический дождь, обрушившийся на иссушенную землю, в приемную стремительно вошла Элизабет. Увидев изможденное лицо сестры, она сразу поняла, что драма, приближение которой она чувствовала уже много месяцев, наконец разразилась. Она порывисто обняла сестру и прошептала:
— Расскажи мне все…
Губы Агнессы приоткрылись и задрожали. Но она не смогла произнести ни слова.
Уже в течение трех лет, приходя в приемную, она хотела поделиться с сестрой тем, что так ее тяготило, но мужества не хватало. Она представила себе на мгновение, как рассказывает Элизабет о своей жизни, и поняла, что не сможет нарушить покой этого святого места и нанести удар той, которая стала воплощением любви и милосердия.
Она продолжала молчать и, делая над собой усилие, пыталась скрыть смятение с помощью жалкой улыбки. Элизабет, наблюдавшая за нею с тревогой и нежностью, сказала:
— Мне не нравится твоя улыбка. Мне кажется, за ней прячется что-то очень серьезное… Ты больше не доверяешь мне?
— Я доверяю только тебе и никому больше. Поэтому и пришла сегодня так рано, когда ты обычно не ждешь гостей. Уже очень давно я хочу рассказать тебе всю правду…
— Неужели случилось что-то дурное, и поэтому ты приходила ко мне так редко?
— Да.
— Я слушаю тебя, дорогая.
Молодая женщина снова попыталась заговорить, но на ее лице появилось выражение глубокого страдания, и она прошептала только:
— Не могу…
Смиренная монахиня окинула ее долгим взглядом и сказала с кроткой грустью:
— Понимаю: есть вещи, о которых никому не скажешь, даже родной сестре. Но почему бы тебе не открыться перед Господом?
— Да услышит ли Он меня?
Это было сказано с такой тоской, что монахиня, вздрогнув, спросила:
— Агнесса, не утратила ли ты веру?
И услышала робкий ответ: