Терпение у нее кончилось, когда вышли из загса. Она забежала за угол и спустила колготки. И только через пару секунд заметила, что за углом курит молоденький участковый. Бабуля Мартуля со страдальческой улыбкой продолжила творить беззаконие. А участковый стоял в нерешительности. Инструкции, объясняющей, что полагается делать в таких случаях, он вспомнить не мог и на всякий случай отвернулся. Потом выкинул окурок и пошел своей дорогой. Некоторые вещи лучше не замечать.
Потрясение мозга
Мне было два года. И я не замечала, что отец возвращается вечером домой пошатывающейся походкой, что вся семья и даже старухи на лавочке у подъезда ругают его за что-то. Не замечала, что мать сидит у окна и молчит часами. Я видела только ее волосы цвета солнца. Мы с котом Тасиком прятались под стулом — играли в чертей, которые набрасываются на человеческие ноги, когда те проходят мимо. И мы не замечали, что никого, кроме нас, это не веселит.
В квартире было две комнаты — Маленькая и Большая. За их окнами росли деревья, за деревьями лежала разбитая асфальтовая дорога, а за дорогой — пустырь. В Маленькой комнате, узкой и вытянутой, на тахте спали мои родители. А в Большой, за шкафом, стояла другая тахта — на ней спал дед Николай. Каждый вечер бабуля Мартуля раскладывала в Большой комнате диван и клала на него перину — на ней заставляли спать меня. Была в новой квартире и кухня — не то что в коммуналке. На кухне сидели женщины — мать, бабуля Мартуля и соседки. Женщины ругали мужчин. Всяких — своих и чужих. Иногда они ругали кого-нибудь конкретного — например, генсека Свищенко или сантехника Брежнева. Хотя, возможно, Брежнев был не сантехником, а электриком — но это не важно. Устав ругать мужчин, женщины рассказывали истории про людей из нашего двора и пили много чая с вареньем из слив. А еще в квартире была кладовка. В кладовке на гвозде висели свернутые змеей садовые шланги. Кот Тасик заходил в кладовку и неморгающими глазами долго смотрел на них.
Однажды я решила достать шланги и посмотреть, что же было в их полых резиновых трубах. Идею подал Тасик. Кот был старше и мудрее меня, поэтому был для меня авторитетом. Пока на кухне женщины вели свой нескончаемый разговор, я придвинула к месту преступления табуретку. Мы с котом запрыгнули на нее. Встав на цыпочки, я ухватилась за шланг и дернула. Ничего не произошло. Тогда я дернула сильнее — прямо изо всех сил. Кот Тасик мяукнул. Тяжелые, скрученные змеей шланги сорвались с гвоздя. Я вдруг полетела с табуретки куда-то вниз, к бесконечно далекому месту приземления. Я летела так долго, что в моем мозгу успело возникнуть множество мыслей. Одна из них была ярче и умнее всех остальных. «Мой отец алкоголик?» — такая это была мысль.
После меня заставляли лежать дни и ночи на жаркой перине в Большой комнате. Потому что у моего мозга было потрясение. Кот Тасик сидел на полу и лизал лапу. Он притворялся, что не был моим сообщником.
Иногда вечерами в Большой комнате, где лежала я, забывали включить свет. На кухне говорили о войне, которую дед всю прошел на «тридцатьчетверке». Стояли сумерки. Была ранняя весна. Вещи в комнате меняли свою форму. Шкаф становился черной дверью в другое измерение, а из-за него выглядывало большое злое насекомое со множеством лапок, похожих на плюшевую бахрому. Все принимали это насекомое за тахту деда под плюшевым покрывалом. Но я-то знала, что никакая это не тахта, а насекомое «тридцатьчетверка» с тридцатью четырьмя лапками. Пока дед шел на нем через войну, оно было смирным и слушалось его. А потом оно спряталось в другом измерении за шкафом на долгие годы. И вот теперь вылезло и притворялось тахтой. Кот смотрел на меня. Глаза у него были широко раскрыты. Он тоже понимал: мир не таков, каким кажется, — просто мы не все видим.
Когда уходили соседки, мать и бабуля Мартуля доставали деревянные кубики с картинками, раскладывали их на моей перине, и мы начинали играть в магазин.
Бабуля взяла у меня кубик, на котором был нарисован дом, и сказала:
— Я его покупаю.
— Дом не продается, — ответила я.
— Почему?
— Потому что его нельзя унести.
— Ну как же нельзя? Можно купить сруб и перевезти его куда угодно.
— Дом может двигаться? — не поверила я.
— Не сам, но его можно двигать.
Этот факт вызвал во мне восторг. Я вскочила с перины и закричала. Бабуля Мартуля схватила меня и уложила обратно. Мать сжала губы и погрозила пальцем. А я начала плакать — они не дали мне возможность насладиться осознанием того, что дом может двигаться. Ведь движение — самая удивительная вещь на свете.