— А еще он каждый вечер суп ест. Из моей получки, между прочим.
— Мы, по-твоему, получку в дом не приносим? Объест он тебя, что ли?
— Вы в наши дела не вмешивайтесь, мы… В общем, теперь отдельно готовить будем.
— Кто ж вам запрещает?
Бабуля Мартуля и мать продолжали варить борщ в большой кастрюле, а потом переливали в две разные, чтобы мой отец Леонид жил с уверенностью, что ест собственный борщ, ничего общего не имеющий с борщом деда Николая.
Однажды ранней весной я попросила отца купить мне леденец. От получки у него осталось четыре рубля, и он планировал их прокутить в тот же вечер. Моя просьба его испугала. Он пробормотал что-то невнятное и засобирался. Быстро натянул куртку. Убежал.
Мы не видели его два дня. Когда он пришел, мать с бабулей тотчас накинулись на него с упреками. Отец беспомощно ухмылялся. А потом подошел ко мне и потрепал по голове. Но я отвернулась:
— Ты не купил леденец!
Не купил белочку на палочке. Темную, из пережаренного сахара. Горьковатую сласть. Почему?
Отец вдруг побежал в коридор. «Ты куда это? — крикнула ему мать. — Только попробуй смыться!». Но он не послушался. Накинул куртку — и был таков.
Вернулся отец через час. Без куртки, но с фингалом и ссадиной на скуле. Не обращая внимания на жену и тещу, с виноватой улыбкой подошел ко мне и вывернул карманы брюк. Оттуда посыпались монетки и леденцы — петушки, зайчики и белочки на палочках.
Мама и бабуля Мартуля укоризненно смотрели на все это. А я отвернулась и не взяла ни одного. И зачем я просила? Эти леденцы, жалкой горкой лежащие передо мной, стали мне неприятны, будто были закапаны кровью из ссадины на скуле отца. Отец стоял, пьяно улыбался и шмыгал носом. Деньги и леденцы — зло, почувствовала я тогда.
Весной Путейская улица превратилась в стремнину. Затопило дорогу. Под нашими окнами уазик застрял в каше из снега и грязи. Машину вытаскивали всем двором. На улице Второго Интернационала с крыши упала метровая сосулька и едва не убила женщину. Ребятня пускала щепки по весенним ручьям. А в библиотеку на Республиканской завезли полное собрание Большой советской энциклопедии.
В субботу отец выпил бутылку пива и сел смотреть телевизор. А дед Николай вдруг сказал ему: «Ну-ка, пойдем». Они закрылись в Маленькой комнате и пробыли там долго. Потом дед вышел, собрался и отправился гулять по пустырю.
Отец сидел на тахте и плакал. Я села на пол, чтобы понаблюдать за ним. Кот Тасик тоже сел понаблюдать.
Пришла мать и произнесла:
— Ну, чего сопли распустил? Правильно он тебе все сказал.
— Сам тоже пьяный бывает, а мне нотации читает. Я его, эт самое, с лестницы спущу! Вы его приструните. Я выпил-то только бутылку. Все пиво пьют.
— А ты больше всех, — усмехнулась мать.
Отец промолчал.
— Ну, чего молчишь? Кишка у тебя тонка, Ленька.
Я поняла по тону матери, что у здорового человека кишка должна быть толстой. Так вот почему отец плачет: у него болит его тонкая кишка.
— Анекдот рассказать про тещу? — отец решил умаслить мою непреклонную мать.
— Иди ты, олух царя небесного!
— Да почему же я для тебя самый злейший враг?
Мать не ответила. А отец посмотрел на меня и произнес:
— Январской ночью Света маленькая спит, и снится Светочке огромный сталактит…
— У самого у тебя сталактиты вместо мозгов, — раздраженно сказала мать и ушла из комнаты.
— Эт самое, на Камчатку уеду, — поделился со мной отец.
На Камчатке не было людей — только снежные горы и бурные реки. И отцу там было бы хорошо, как птице в небе.
— Дед плохой, — шепотом добавил он. — Ты его не люби, он на папку ругается.
Я не поняла, почему дед плохой и недоверчиво улыбнулась. Кот Тасик махнул хвостом и ушел на кухню — добывать колбасу. А отец сказал: «Ох, беда, беда…» — и начал обдумывать план побега на Камчатку.
Дед почти всегда приходил поздним вечером. Для меня он был ночной житель. Я подозревала, что он знает много тайн — например, что в сумерках шкаф становится дверью в другое измерение. Но говорить с дедом об этом мне не приходило в голову. А зачем? Ведь я и сама знала тайну шкафа и даже тайну «тридцатьчетверки». Мы вообще редко говорили с дедом. В основном молчали, глядя на потолок.
Но становился ли дед от этого всего плохим?
Ночью, когда дед сел на перину, я перебралась к нему на колени и сказала:
— Ты плохой. Но я тебя все равно люблю. И я знаю, что твоя тахта по ночам превращается в «тридцатьчетверку».