Молодой человек, не рвущийся идти воевать
Действительно ли Саша был мелким буржуа и шовинистом, в чем его подозревал двоюродный брат? Его последующий жизненный путь, о котором Георгий умолчал, опровергает это предположение. А ведь он вел себя политически правильно, и будущему маршалу не следовало бы его стыдиться, совсем наоборот. Саша был ранен на фронте, как пишет Жуков, но не через два месяца после прибытия туда. И вернулся он отнюдь не инвалидом. Из воспоминаний его брата Михаила мы знаем, что старший из Пилихиных вышел из военного госпиталя в ноябре 1917 года и отправился долечиваться к матери, в Черную Грязь, неподалеку от Стрелковки, и пробыл там до 1918 года, а потом добровольцем пошел… в Красную армию. Он погиб под Царицыном, будущим Сталинградом, сражаясь против белых. Зачем Жуков придумал эту инвалидность – несовместимую с его возвращением на фронт в 1918 году? По той же причине, по которой умолчал о вступлении двоюродного брата в Рабоче-крестьянскую Красную армию: чтобы не разрушать целостность идеологически окрашенного описания своих детства и юности. История о кузене, вернувшемся калекой, провоевав всего два месяца, выдумана исключительно для подтверждения слов рабочего Колесова о характере Первой мировой войны. Возможно, Георгий также хотел избежать параллелей между его поведением и поведением Саши. Из двух двоюродных братьев один продолжает готовиться к свадьбе с выгодной невестой Марией Малышевой, а другой тем временем идет на фронт, где проведет три года и будет тяжело ранен. Жуков, как и огромное большинство русских людей того времени, не был заражен воинственным патриотизмом и не считал, что судьба матушки-России зависит от исхода Первой мировой войны. Его поведение контрастирует и с поведением его будущего друга, Ивана Баграмяна, который, будучи моложе его на один год, в 1915 году пошел воевать добровольцем. Конечно, мотивацию Баграмяна, отправившегося сражаться с турками, как раз в это время учинившими резню его соплеменников-армян, понять легко. Но ведь и другие будущие соратники Жукова пошли в 1914 году на фронт добровольцами: русские Павел Батов, Родион Малиновский и Александр Василевский и полурусский-полуполяк Константин Рокоссовский.
Наконец, в первом издании жуковских мемуаров обойден молчанием еще один эпизод, разрушающий выдумки о тяжелом детстве. Михаил Пилихин в своих воспоминаниях рассказывает, что его отец, дядя Миша, предложил Георгию помощь в уклонении от призыва в армию. Георгий, по словам Михаила, отказался. Зачем надо было умалчивать о предложении дяди и собственном решении, которое свидетельствует только на пользу тому, кто его принял?
Ответ, очевидно, заключается в огромной сумме, которую стоило в то время фиктивное медицинское свидетельство, освобождавшее от службы в армии. Выходит, дядя, чей сын воевал на фронте, так сильно любил племянника, что готов был пойти на большие финансовые жертвы, чтобы избавить того от той же участи. Подобное признание было бы подобно мощному заряду динамита, на клочки разносящему сказку о дяде-эксплуататоре с каменным сердцем.
Неужели Жуков так легко принес в жертву идеологии память о дяде, который так много для него сделал? Все не так просто. В десятом издании «Воспоминаний», вышедшем в 1990 году, восстановлен абзац, вырезанный цензурой в 1969 году: «Мой хозяин, ценивший меня по работе, сказал: «Если хочешь, я устрою так, что тебя оставят на год по болезни и, может быть, оставят по чистой». Я ответил, что вполне здоров и могу идти на фронт. «Ты что, хочешь быть таким же дураком, как Саша?» Я сказал, что по своему долгу обязан защищать Родину. На этом разговор был закончен и больше не возникал»[32]. Значит, о целостности идеологически выверенного рассказа о юности Жукова больше беспокоились Миркина или цензурный комитет, чем он сам.