«На советско-германском фронте, — сказал Жуков, — был растоптан авторитет германского оружия и предрешен победоносный исход войны в Европе. Война показала не только богатырскую силу и беспримерный героизм нашей армии, но и полное превосходство нашей стратегии и тактики над стратегией и тактикой врага… В Отечественной войне, — продолжал он, — Красная Армия с честью оправдала великое доверие народа. Ее славные воины достойно выполнили свой долг перед Родиной. Красная Армия не только отстояла свободу и независимость нашего Отечества, но и избавила от немецкого ига народы Европы. Отныне и навсегда наша победоносная Красная Армия войдет к мировую историю как армия-освободительница, овеянная ореолом немеркнущей славы».
С трибуны Мавзолея Жуков следил за прохождением войск, сводных полков фронтов, за которыми прошли части Московского гарнизона. В заключение к подножию Мавзолея было брошено 200 знамен разбитой немецко-фашистской армии.
«Пусть помнят, — писал Г. К. Жуков, — этот исторический акт реваншисты, любители военных авантюр!»
Жуков вернулся в Берлин и предложил западным союзникам также провести совместный парад в столице поверженного врага. Власти США, Англии и Франции согласились. Местом торжества определили район рейхстага и Бранденбургских ворот, где 1–2 мая 1945 года отгремели последние залпы Красной Армии при взятии Берлина. Наметили срок — сентябрь и принимающих — главнокомандующих войсками четырех держав-победительниц. Вскоре наши союзники заявили, что их главкомы не смогут принять участия в торжественном церемониале. Приведенные причины отнюдь но выглядели убедительными.
Жуков немедленно связался со Сталиным, который растолковал маршалу:
— Они хотят принизить политическое значение парада войск стран антигитлеровской коалиции. Подождите, они еще не такие будут выкидывать фокусы. Не обращайте внимание на отказ союзников и принимайте парад сами, тем более что мы имеем на это прав больше, чем они.
Так и поступили. 7 сентября 1945 года в Берлине состоялся исторический парад, который принимал Г. К. Жуков. В короткой речи он воздал должное вкладу союзников в войну. Контингент советских войск состоял из закаленных солдат, участников недавнего штурма Берлина. От союзников — подразделения оккупационных войск из отведенных им секторов в запад-пом части города.
Около двадцати тысяч берлинцев (население города в это время — около 3 миллионов человек) глазели на прохождение войск. «Особо внушительное впечатление, — заметил Жуков, — произвели танки и самоходная артиллерия». Во всяком случае подрагивали тротуары под ногами цивильных зевак.
Последние страницы истории войны закрывались почти одновременно с тем, как открывались первые страницы послевоенного мира. По межсоюзническим соглашениям были установлены утвержденные на конференции в Ялте границы зон оккупации Германии, а Берлин, находившийся в советской зоне, подлежал оккупации войсками четырех держав в пределах своих секторов. В последние дни боевых действий американские и английские войска, практически не встречавшие сопротивления, продвинулись восточнее согласованных границ и заняли часть советской зоны в Тюрингии и Виттенберге.
Когда западные союзники запросили Жукова о сроке допуска их войск в Берлин, маршал коротко ответил — не раньше, чем они уйдут из советской зоны оккупации. Союзники поняли. Вопрос был разрешен в считанные дни, помимо прочего, по той основательной причине, что США и Англия все еще воевали с Японией и нуждались в советской помощи. Частично по этой причине первое время Контрольный совет, учрежденный Декларацией от 5 июня 1945 года, работал без сбоев (решения в нем принимались единогласно). Жуков очень быстро освоился с новой ролью — политического деятеля и даже дипломата. Он видел, что партнеры за столом, переговорив, хорошо подготовились и тщательно изучают советских контрагентов.
Георгий Константинович, привыкший к систематической работе, едва ли уступал в каком-либо отношении высшим представителям западных союзников. Он поражал их компетенцией, осведомленностью даже в мелочах. Тут подоспело совещание глав правительств СССР, США, Англии, которые решили провести в Германии, естественно, в Берлине. Жуков объяснил Кремлю, как и прибывшим к нему работникам различны^ наших ведомств, что нечего и думать о встрече Сталина, Трумэна и Черчилля в самом городе, лежавшем в руинах. Маршал обратил внимание на пригород — Потсдам, в котором среди развалин стоял неповрежденный дворец германского кронпринца.
Дворец йо мнению Жукова, подходил для проведения заседаний, работы экспертов и советников, а в прилегающем районе Бабельсберга, застроенном виллами правительственных чинов и генералитета, можно разместить участников конференции с многочисленными делегациями. Предложение маршала Жукова приняли как в Москве, так и в Вашингтоне и Лондоне.
Жукову выпала честь и на него легло бремя подготовки помещений и прочего. Военные строители, работая круглосуточно, отремонтировали дворец, привели в порядок и жилые помещения. Маршал, видимо, вспомнив свои годы начальника гарнизонов, распорядился о высадке сотен декоративных деревьев, тысяч кустов и многих тысяч цветов на специально устроенных клумбах. Только в одном отношении Москва облегчила его труды и работу подчиненных — из Кремля Сталин по телефону просил не беспокоиться о непосредственной охране, в том числе и вокзала, куда он должен был из СССР прибыть специальным поездом.
Сталин, которого Жуков встретил у вагона, одобрительно заметил: «Чувствуется, наши войска со вкусом поработали над Берлином. Проездом я видел всего лишь десяток уцелевших домов». Он пригласил маршала в свою машину и дорогой расспрашивал о подготовке конференции. Жуков подробно объяснил, а по прибытии на виллу на вопрос Сталина о бывшем владельце ответил: генерал Людендорф. Надо думать, символический смысл не ускользнул и от Верховного — победители разместились там, где жил генерал, воплощавший в первую мировую войну «Дранг нах Остен». Наверное, последний штрих, подтверждавший справедливость суждения У. Черчилля, именовавшего весь период 1914–1945 годов европейской тридцатилетней войной.
На Потсдамской конференции Жуков не был официально включен в советскую делегацию, как, впрочем, Эйзенхауэр и Монтгомери не были в составе делегаций своих стран. Но он присутствовал при рассмотрении ряда вопросов, неизменно вызывая острый интерес западных политических деятелей. Примерно трехмесячный итог общения с Жуковым по делам Германии к этому времени Эйзенхауэр суммировал таким образом, что личность советского маршала не могла не интриговать американских деятелей: «он был независимым, уверенным в себе человеком, который, хотя и разделял коммунистическую доктрину, всегда был готов с энтузиазмом встретиться со мной по конкретным оперативным вопросам и сотрудничать с целью достижения разумного решения. Жуков принимал решения сам, как-то он резко обошелся со своим политическим советником Андреем Вышинским, предложив ему выйти из комнаты с тем, чтобы мы могли конфиденциально переговорить». Эйзенхауэр не мог. не знать, что Сталин тогда заявил американским представителям: «Политические деятели в советской системе правления полностью контролируют военных и поэтому Вышинский, находившийся в то время в Берлине, в действительности был рупором Москвы» (запись Ч. Болена). Не мог не звать об этом и Г. К. Жуков.
Черчилль попытался разговорить Жукова и получить от него оценку полководческого мастерства английских командующих при открытии второго фронта, высадки в Нормандии в июне 1944 года. Как профессиональный военный Жуков высоко оценил организацию вторжения, но оговорился, что «должен вас огорчить, мистер Черчилль». Насторожившемуся Черчиллю Жуков в немногих словах объяснил: «После высадки союзных войск в Нормандии был допущен ряд серьезных промахов. И если бы не ошибка в оценке обстановки со стороны главного германского командования, продвижение союзных войск после их высадки могло бы значительно задержаться». Черчилль промолчал и без промедления взял реванш за банкетным столом на приеме. Трумэн провозгласил тост за Сталина, тот за Черчилля, а британский премьер… за Жукова! Жукову пришлось поблагодарить Черчилля, и машинально он назвал его «товарищем».