Жуков пишет об этом со свойственной солдату скромностью. Он сделал немало. С весны 1941 года началось выдвижение ближе к западным границам из внутренних военных округов новых войск — 28 дивизий. Он добился ускорения работ в укрепленных районах.
К 22 июня 1941 года от Баренцева до Черного моря, то есть на протяжении четырех с половиной тысяч километров по фронту и до 400 километров в глубину, были рассредоточены 170 советских дивизий. В общей сложности приграничные округа и флоты насчитывали 2,7 миллиона человек, около 1500 новых средних и тяжелых танков Т-34 и КВ, более 1500 самолетов современных типов. Кроме того, было много самолетов устаревших образцов и старых легких танков. Части и соединения, однако, в основном содержались по штатам мирного времени и имели строгие приказы не поддаваться на провокации.
А вплотную к западным границам Германия подтянула свои основные силы. Изготовились и ее сателлиты — Финляндия, Румыния и Венгрия. Всего 190 дивизий, из них 153 немецкие. Фашистские полчища, выставленные против нас, насчитывали 5,5 миллиона человек, около 5000 самолетов, 4300 танков. Они примерно в два раза превосходили наши войска приграничных округов.
Агрессоры, заблаговременно готовившие нападение, на ряде участков создали еще большее превосходство — в 3–4 раза, а там, где они спланировали главные удары, оно было подавляющим. Немецкие войска имели и разнообразный боевой опыт — от сокрушения Франции до захвата Югославии и Греции.
В преддверии войны нужно было с максимальной точностью определить направление главного удара вермахта, если гитлеровская Германия решится на агрессию. В бытность Жукова в Киевском округе и теперь в Москве самым опасным стратегическим направлением признавалось юго-западное. Сталин настаивал, что без захвата украинской пшеницы, донецкого угля, а затем кавказской нефти Гитлер не сможет вести длительную войну. Следовательно, основной удар последует на Украину. Это и диктовало распределение сил Красной Армии. В перспективе всей войны предположение оказалось правильным. Однако в начальный период войны по плану «Барбаросса» гитлеровское руководство создало таранный кулак на западном направлении — против Белоруссии. Этот просчет значительно осложнил в первые недели отражение агрессии.
В то время как сосредоточивались ударные группировки врага, Гитлер на серии совещаний с высшими чинами вермахта внушал: война пойдет на истребление. На совещании 17 марта 1941 года: «В Великороссии необходимо применить жесточайший террор». 30 марта Гитлер почти два с половиной часа поучал командующих: речь идет о «борьбе двух идеологий… Борьба против России: уничтожение большевистских комиссаров и коммунистической интеллигенции. Эта война будет резко отличаться от войны на Западе. На Востоке сама жестокость — благо для будущего».
В этом духе без промедления отдавались приказы по вермахту: об обращении с гражданским населением и о «комиссарах». Их суть — физически истреблять коммунистов и всех, кто оказывает сопротивление или заподозрен в нем. После войны германские генералы усмотрели в этих приказах одну из причин поражения Германии. Генерал Гудериан припомнил: приказ «отменял обязательное применение военно-уголовных законов к военнослужащим, виновным в грабежах, убийствах и насилиях гражданского населения и военнопленных. Такой приказ мог способствовать лишь разложению дисциплины». Фельдмаршал Э. Манштейн: «Предписывался немедленный расстрел всех попавших в плен политических комиссаров Красной Армии — носителей большевистской идеологии. Выполнение этого приказа угрожало не только чести войск, но и моральному духу».
Генералы рассуждали как профессионалы. Они даже после поражения носились с несбыточными мечтами.
Все это нужно было иметь в виду, но «Сталин, — отмечал Жуков, — переоценил меру занятости Гитлера на Западе, считал, что он там завяз и в ближайшее время не сможет воевать против нас. Положив это в основу всех своих прогнозов, Сталин после разгрома Франции, видимо, не нашел в себе силы по-новому оценить обстановку.
Война в Финляндии показала Гитлеру слабые стороны нашей армии. Но одновременно она показала это и Сталину. Это было результатом 1937–1938 годов, и результатом самым тяжелым.
Если сравнить подготовку наших кадров перед событиями этих лет, в 1936 году, и после этих событий, в 1939 году, надо сказать, что уровень боевой подготовки войск упал очень сильно. Мало того, что армия, начиная с полков, была в значительной мере обезглавлена, она была еще и разложена этими событиями. Наблюдалось страшное падение дисциплины, дело доходило до самовольных отлучек, до дезертирства. Многие командиры чувствовали себя растерянными, неспособными навести порядок».
Подрыв мощи Красной Армии в результате репрессий неизменно учитывали Гитлер и его непосредственное окружение в стратегическом планировании войны против Советского Союза. И не только это. Если в отношении чисто военных факторов гитлеровское руководство уверовало в свое превосходство, то политические аспекты войны оно вознамерилось разрешить с тупоголовой прусской прямотой — физически истребить тех, кто был верен идеалам социализма. Как заметил тот же Манштейн, Гитлер «исходил из предположения, что ему удастся разгромить Советский Союз в военном отношении в течение одной кампании. Но вообще, если это и было возможно, то только в том случае, если бы удалось подорвать советскую систему изнутри». Битый Манштейн ломился в открытую дверь — Гитлер именно стремился подорвать силу нашей борьбы, приказывая уничтожать авангард советского общества — коммунистов.
Когда 14 июня 1941 года верхушка нацистского рейха и высшее командование собрались в имперской канцелярии в Берлине на последний инструктаж и выслушали еще двухчасовую речь Гитлера, его ближайший подручный Геринг воскликнул — фюрер поведет Германию к такой же победе, как на Западе. Гитлер резко поправил его:
— То будет, Геринг, наша самая тяжелая борьба, самая тяжелая!
Опешивший Геринг осведомился: почему?
— Впервые нам предстоит сражаться против идеологического врага, фанатичного идеологического врага.
Говорившееся за гранитными стенами имперском канцелярии, в которой в глубокой тайне совещались злодеи, не могло быть известно. Но в Советском Союзе знали, и Генеральный штаб в этом отношении не был исключением, что предстоявшая война неизбежно будет носить классовый характер. Молодежь была пронизана самым высоким патриотизмом. В канун Дня Победы 9 Мая 1988 года Маршал Советского Союза С. К. Куркоткин в интервью корреспонденту газеты «Известия» напомнил: «Нет, никто не тянул молодежь тридцатых в военные училища — шли сами, по зову сердца». Больше всего, сказал маршал, ему не нравится в суждениях о той войне «показ поколения тридцатых-сороковых годов эдакими истуканами. Будто и на войну мы шли из-под палки, под страхом репрессий, и защищали не Родину, а Сталина».
Все знали — коммунисты пойдут в первых рядах защитников Родины, цементируя Красную Армию. В единстве партии и народа — мощь нашего государства. Солдат партии, каким всегда считал себя Г. К. Жуков, в подлинной партийно-политической работе в войсках, а не в охоте за «врагами народа» видел ключ к обеспечению высокого боевого духа армии, стоявшей на пороге величайшей из войн в истории человечества. В 1940-м — начале 1941 года на партийно-политическую работу в армию были направлены тысячи и тысячи коммунистов. В канун войны примерно 13 процентов личного состава Красной Армии были коммунистами, а 40 процентов — комсомольцами. Не было ни одного взвода, где бы не было коммунистов.
Генерал армии, коммунист Георгий Константинович Жуков полагался на них.
ГРЯНУЛА ВЕЛИКАЯ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ
То были самые длинные дни в году — стоял июнь, но дневного времени не хватало, до глубокой ночи не гасли окна в громадном здании Генерального штаба на Арбатской площади. Жуков трудился по 18–19 часов в сутки. Как нарком обороны, С. К. Тимошенко, так и Г. К. Жуков стояли за приведение войск приграничных округов в боевую готовность и развертывание их первых эшелонов по планам прикрытия границы. Вот-вот разразится военная гроза.