9 июля 1941 года я доложил некоторым членам Политбюро о необходимости сделать Сталина не только фактическим, но и юридическим Верховным командующим, так как существующая двойственность в Главном командовании может катастрофически сказаться на судьбах Родины. 10 июля нас вызвали в ГОКО и объявили решение о создании Ставки ВГК, о назначении Сталина ГК и наркомом обороны». Жуков, естественно, вошел в состав Ставки, сформированной, что нужно особо подчеркнуть, в конечном итоге по его инициативе. Вклад Сталина, учредившего в тот же день три главных командований направлений, однако осложнил высшее руководство войной, возникла ненужная бюрократическая надстройка.
Жуков только формально считался со сталинским нововведением. Он действовал так, как считал нужным. Главным оставалось западное направление, где действовали основные силы врага. 14 июля со ссылкой на Ставку Жуков отдает приказ о создании фронта резервных армий, войска которого развертывались на рубеже Старая Русса — Осташков — Белый — Ельзы — Брянск. «Перед фронтом армий и внутри оборонительных районов, — указывалось в нем, — создать полосу заграждений с противотанковыми препятствиями и сплошной полосой мощного противотанкового огня. При организации обороны особое внимание уделить строительству различных противотанковых препятствий, минных полей и фугасов, щелей для пехоты и оборудованию артиллерийских позиций, особенно противотанковой артиллерии».
Очень своевременное решение, как раз тогда развернулось ожесточенное сражение за Смоленск и восточнее его. 16 июля ремцы захватили город. Новое продвижение врага в направлении на Москву, писал Жуков, «было тяжело воспринято Государственным Комитетом Обороны и особенно И. В. Сталиным. Он был вне себя. Мы, руководящие военные работники, испытали всю тяжесть сталинского гнева». Но не столько сталинские выпады, сколько опять поспешный и плохо организованный отход удручал Жукова.
Положение на Западном фронте складывалось крайне опасное, с захватом города Ельни враг приобретал плацдарм для наступления на Москву. Разъяренный Сталин потребовал вернуть Смоленск любой ценой. Oн запретил сообщать «до особого распоряжения» о сдаче Смоленска. Завязалось чудовищное по напряжению и потерям сражение. 14 июля 1941 года под Оршей мы применили с успехом реактивные установки, прозванные впоследствии «катюшами». Но работала единственная имевшаяся в наличии экспериментальная батарея И. А. Флерова.
За утрату Смоленска Сталин попытался сместить командующего Западным фронтом Тимошенко. Объявив об этом в присутствии почти всех членов Политбюро, Сталин предложил заменить его Жуковым. Георгий Константинович решительно выступил против. Сталин обратился к своим соратникам: «Может быть, согласимся с Жуковым?» Видимо, уловив какие-то только им ведомые нотки в голосе вождя, члены Политбюро согласились.
Тимошенко по возвращении в Генштаб горько сказал: «Ты зря отговорил Сталина. Я страшно устал от его дерганья».
Все же Сталин взял свое на другом уровне. 19 июля 1941 года он стал наркомом обороны вместо Тимошенко. Видимо, вождь серьезно верил в значение магии его имени для вооруженной борьбы. Это совпало с энергичным проведением в жизнь Указа Президиума Верховного Совета СССР о введении института военных комиссаров от 16 июля 1941 года. Мера объяснялась в указе условиями войны. Требуется, чтобы «политработники не ограничивали свою работу пропагандой, а взяли на себя ответственность также за военную работу на фронтах… подобно тому как это имело место в период гражданской войны против иностранной военной интервенции». В звонких формулировках указа, к сожалению, просматривалось сомнение в командном составе армии.
Тем временем Ставка создала пять оперативных групп с задачей контратаковать в направлении Смоленска из районов Белый — Ярцево — Рославль. Одна из них под командованием генерал-майора К. К. Рокоссовского, действуя вблизи Ярцева, добилась существенных успехов. Остальные под командованием генералов В. А. Хоменко, С. А. Калинина, В. Я. Качалова и И. И. Масленникова втянулись в затяжные бои. 27 июля по «Бодо» Жуков связывается с представителем Ставки Маршалом Советского Союза Б. М. Шапошниковым. Итак:
«У аппарата маршал Шапошников.
У аппарата Жуков.
Жуков: Борис Михайлович, нам неясно, кто на кого наступает. Мы на немцев или они на нас. Второй день авиация фронта и авиация Резерва Главного командования бьет наземные части противника, а ударные группы, по существу, стоят на месте и отбиваются. Не думает ли командование решать поставленную задачу одной авиацией, если это не так, чего же тогда стоят на месте части Хоменко, Калинина, Качалова и других.
Неясно, как руководит командование боем ударных группировок, если штаб ваш ничего не знает в течение 27 июля ни о Хоменко, ни о Качалове. За это время, вы отлично понимаете, могут произойти крупные события, которые потом будет поздно исправить…
…Прошу передать Главкому, что потеря времени и пассивные действия ударных групп дают полную возможность противнику подтянуть свои резервы и нанести удар по вашим группам.
Если не хотите проиграть операцию, надо немедленно наносить уничтожающие удары по еще не вполне готовому противнику…
Ставка категорически требует от всех командующих быть ближе к войскам на поле боя. Лично видеть ход боя…
…Относительно Ельни. Не растреплет ли 24-я армия части в непрерывных и при этом неорганизованных атаках? Не лучше ли ей применять больше уничтожения огнем, о чем я вам вчера передавал…
Шапошников: Вполне с вами согласен. Кроме вашего разговора, я читал ваше указание Богданову (командующий Резервным фронтом. — Авт.) и вполне с ним согласен. Ваше вчерашнее поручение мною Жигареву передано».
Конечно, и Жуков тогда обстановку знал неполно. В отношении «пассивности» ударных групп он оказался не прав, в чем скоро убедился. Во время переговоров с Шапошниковым он не знал, что враг далеко превосходил, например, самоотверженно дравшуюся группу В. Я. Качалова. Ее трем дивизиям пришлось схватиться с девятью дивизиями врага.
Жуков в этом случае требовал невозможного. Но нужно помнить тогдашнюю обстановку. Она была тяжелой не только на фронте, но и для работавших непосредственно под руководством Сталина. Как коротко скажет А. М. Василевский о лете 1941 года: «Были в деятельности Сталина того времени и просчеты, причем иногда серьезные. Тогда он был неоправданно самоуверен, самонадеян, переоценивал свои силы и знания в руководстве войной. Он мало опирался на Генеральный штаб».
Маршал Василевский, как известно, был весьма осмотрителен в словах и поступках, а мемуары увидели свет в самом начале 1974 года. Маршал авиации Н. М. Скоморохов, в войну прославленный ас, дважды Герой Советского Союза, ныне, помимо прочего, доктор военных наук, четко сказал в мае 1988 года о настроении военной молодежи горьким летом 1941 года:
«Слушаем сводки Совинформбюро и ничего не понимаем. Ничего. Почему наши войска отступают, почему мы, вопреки уверениям наших вождей о неизбежности быстрого разгрома врага на его территории, откатываемся на восток? Тогда, несмотря на неудачи, поражения, на панику, охватившую большинство западных областей, на гибель тысяч и тысяч солдат (об армиях, попавших в окружение, сотнях тысяч пленных мы тогда не ведали), на смятение в душе, наша вера в гений Сталина не колебалась… Скажи Сталин: «Умри, Скоморохов, так надо!», я бы сделал это не задумываясь. И мои товарищи поступили бы так же. Хорошо это или плохо — не знаю, но это было, из песни слова не выкинешь. И делать вид, что все мы тогда быстро прозрели, — значит, кривить душой».