Обломав зубы у Тулы, враг двинулся на северо-восток, к Кашире. Гудериан упрямо пытался выполнить план окружения Москвы. Не вышло! Растеряв в бесплодных атаках танки, Гудериан к началу декабря был вынужден перейти к обороне: советские войска не только парировали его действия, но и постоянно контратаковали. Гудериан писал о боях в конце ноября: «Наши 37-миллиметровые противотанковые пушки оказались бессильными против русских танков Т-34. Дело дошло до паники, охватившей участок фронта до Богородицка. Эта паника, возникшая впервые со времени начала русской кампании, явилась серьезным предостережением, указывающим на то, что наша пехота исчерпала свою боеспособность и на крупные усилия более не способна».
В двадцатых числах ноября Сталин позвонил Жукову и спросил напрямую:
— Вы уверены, что мы удержим Москву? Я спрашивал вас это с болью в душе. Говорите честно, как коммунист.
Жуков заверил, что столицу, безусловно, удержат, и тут же попросил подкрепления — не менее двух армий. Они были даны и стали сосредоточиваться против фланговых группировок врага.
Во время Московской битвы случалось всякое, иной раз великое и трагическое соседствовало с малозначительным. Не по вине, конечно, четкого работника, каким был Г. К. Жуков.
По пятам за серьезнейшим — курьезные эпизоды, примечательные разве тем, что они показывали, как были напряжены нервы у всех руководивших битвой под Москвой. На истринском направлении враг потеснил одну из дивизий Рокоссовского. Тут же в штабе армии появился Жуков в сопровождении генерала Говорова, командующего 5-й армией, соседа слева 16-й армии. Жуков начал, обратившись к Рокоссовскому и его помощникам: «Что, опять вас немцы гонят? Сил у вас хоть отбавляй, а вы их использовать не умеете. Командовать не умеете! Вот у Говорова противника больше, чем перед вами, а он держит его и не пропускает. Вот я его привез сюда для того, чтобы он научил вас, как нужно воевать». «Конечно, говоря о силах противника, — рассказывал Рокоссовский, — Жуков был не прав, потому что все танковые дивизии немцев действовали против 16-й армии, против 5-й же — только пехотные. Выслушав это заявление, я с самым серьезным видом поблагодарил комфронта за то, что предоставил мне и моим помощникам возможность поучиться, добавив, что учиться никому не вредно».
Жуков, видимо, не поняв насмешки, ушел в другую комнату, а штабисты погрузились в обсуждение высокой стратегии с Говоровым. Сильный удар двери прервал дискуссию, в помещение вернулся, нет, влетел Жуков, «вид его был грозным и сильно возбужденным, — зафиксировал Рокоссовский. — Повернувшись к Говорову, он закричал срывающимся голосом: «Ты что? Кого ты приехал учить? Рокоссовского?! Он отражает удары всех немецких дивизий и бьет их. А против тебя пришла какая-то паршивая моторизованная и погнала на десятки километров. Вон отсюда на место! И если не восстановишь положение…» И т. д. и т. п. Бедный Говоров не мог вымолвить ни слова. Побледнев, быстро ретировался от разгневанного владыки».
Дело разъяснилось без промедления — пока Жуков и Говоров добирались в 16-ю армию, на участке 5-й случился неприятный казус — свежая немецкая мотомеханизированная дивизия внезапным рывком прошла до 15 километров в глубь нашей обороны. Подобревший Жуков покинул штаб 16-й, а на прощанье, по словам Рокоссовского, «слегка, в сравнении с обычными нотациями, пожурил нас и сказал, что едет наводить порядок у Говорова». Напрасно, видимо, Рокоссовский считал Георгия Константиновича автором эскапад подобного рода. Явление Жукова в сопровождении Говорова в штабе 16-й едва ли было результатом его собственной инициативы. Почерк определенно сталинский.
Доказательство — аналогичный выезд в войска спустя несколько дней, подоплека которого известна от самого Жукова. 30 ноября Сталин упрекнул Жукова, почему оставлен город Дедовск у Нахабина, на близких подступах к Москве, и приказал ему немедленно выехать на место, организовать контратаку и вернуть Дедовск. Проверка показала, что город в наших руках, а речь может идти о деревне Дедово в полосе действия дивизии Белобородова, дивизии, ставшей к тому времени гвардейской. Так вот в эту деревню и ворвались немцы.
«Ясно, произошла ошибка, — заключил Жуков. — Решил позвонить в Ставку, объяснить, что все это недоразумение. Но тут уж, как говорится, нашла коса на камень. Верховный окончательно рассердился. Он потребовал немедленно выехать к К. К. Рокоссовскому и сделать так, чтобы этот самый злополучный населенный пункт непременно был отобран у противника. Да еще приказал взять с собой командующего 5-й армией Л. А. Говорова: «Он артиллерист, пусть поможет Рокоссовскому организовать артиллерийский огонь в интересах 16-й армии». Возражать в подобной ситуации не имело смысла».
На командный пункт дивизии Белобородова и прибыло высокое начальство. Сибиряк Белобородов, с лукавинкой в глазах, как подобает подчиненному, выслушал приказ и с солдатской сметкой коротко доложил: тактически нет смысла вышибать немцев из нескольких домов за оврагам в деревне Дедово. Что мог сказать командующий фронтом боевому комдиву? Что дело не в тактике? Насупившись и отводя глаза от Белобородова, Жуков строго приказал: послать два танка, роту пехоты и выгнать немецкий взвод из деревни. На рассвете 1 декабря операция успешно завершилась.
В тот же день случились события куда более значительные. В отчаянии от того, что план окружения Москвы провалился, командующий группой армий «Центр» фон Бок решил попытать счастья в центре фронта. Видимо, немецкое командование наконец сообразило, что допустило оплошность: все шесть их корпусов здесь бездействовали. Бок и ввел их в дело. Фашистские танки и пехота внезапно прорвали ваш слабый передний край и двинулись на Кубинку. Тут и сказалась предусмотрительность Жукова; войска были начеку, и враг не смог быстро преодолеть оборону на всю глубину. Фашистские танки подрывались на минных полях. Немцы ткнулись к Голицыну. Нарвались на плотный артиллерийский огонь. Подошли резервы фронта, и к 4 декабря немцев окончательно остановили.
Бок поступил, как азартный игрок, послав войска на прорыв. Сравнивая обстановку со сражением на Марне в 1914 году, он говорил: «Дело решит последний батальон». То действительно оказалась его последняя ставка, а перебито за три дня было несколько десятков батальонов. На поле боя осталось более 10 тысяч убитых немецких солдат и офицеров.
Военный совет Западного фронта ежедневно и ежечасно ощущал биение пульса сражения. По многим признакам Жуков заключил: враг исчерпал и второе дыхание; утратив пробивную силу, его дивизии останавливаются. Упустить хоть сутки в этой обстановке преступление. Остановившись, противник неизбежно сядет в оборону, окопается, окутается колючей проволокой, заложит минные поля — и все это у самой Москвы! Чтобы выбить немцев из укрепленных полос, потребуется много сил и обойдется это большой кровью.
Назревал перелом. 27 ноября «Правда» писала: «Сильнее удар — и надломленный враг не выдержит! Он уже изрядно измотан в предыдущих боях. Он устал. Наступил момент, когда можно остановить его, чтобы сломать». Пришло время громить врага — это чувствовали и видели войска Западного фронта. Жуков и штаб фронта в последние дни ноября завершали подготовку плана разгрома врага под Москвой.
Замысел заключался в том, чтобы без паузы в оборонительных боях перейти в контрнаступление и, по словам Жукова, «разгромить ударные группировки группы армий «Центр» и устранить непосредственную угрозу Москве. Для постановки войскам более далеких и решительных целей у нас тогда еще не было сил. Мы стремились только отбросить врага как можно дальше от Москвы и нанести ему возможно большие потери».
29 ноября Г. К. Жуков доложил обстановку и попросил Сталина отдать приказ о начале наступления. Верховный внимательно выслушал его и спросил:
— А вы уверены, что противник подошел к кризисному состоянию и не имеет возможности ввести в дело какую-либо новую группировку?