Все это в совокупности властно диктовало: медлить нельзя!
29 марта в Ставке, куда прибыл с фронта Жуков, началось рассмотрение плана 1-го Белорусского по Берлину, Обширный документ даже на завершающем этапе подготовки потребовал месяц напряженной работы штаба фронта. Весь март. Теперь подводился итог проделанному и просчитанному на картах. Работа Ставки и руководства Генштаба проходила спокойно, но участники не мешкали.
Во время обсуждения плана операции Верховный заметил:
— Немецкий фронт на западе окончательно рухнул, и, видимо, гитлеровцы не хотят принимать мер, чтобы остановить продвижение союзных войск. Между тем на всех важнейших направлениях против нас они усиливают свои группировки.
Он показал свою карту. Рассуждения Сталина не удивили Георгия Константиновича. Он знал общую обстановку не хуже, а в полосе своего фронта много лучше Верховного. Не почитая, впрочем, это великой доблестью, это входило в служебные обязанности командующего фронтом. Новинкой для Жукова было разве то, что Сталин ознакомил его с сверхсекретными политическими материалами о закулисных контактах представителей немецкого руководства с нашими союзниками. С удручающей монотонностью в донесениях разведки повторялось то, о чем можно было догадаться, — немцы стремились добиться сговора с США и Англией, прекращения войны на Западе.
1 апреля в Ставку был вызван с планом 1-го Украинского фронта И. С. Конев. В тот же день оба командующих фронтами — Жуков и Конев — участвовали в совещании, созванном Сталиным. Он пригласил к себе Антонова, начальника Главного оперативного управления С. М. Штеменко, членов ГКО. Обстановка, хотя и деловая, определенно носила торжественный характер. Сталин предложил Штеменко огласить некую «телеграмму», агентурное донесение разведки о том, что западные союзники уже нацелились взять Берлин раньше русских. Информатор сообщал, что ударная группировка под командованием английского фельдмаршала Монтгомери выступит севернее Рура и пойдет на Берлин. По кратчайшему расстоянию при тогдашней дислокации союзных войск на западном фронте.
Когда Штеменко закончил, Сталин не без театральности спросил:
— Так-кто же будет брать Берлин, мы или союзники?
Если верить мемуарам Конева, «первому на этот вопрос пришлось отвечать мне», и он заверил Верховного, что «Берлин будем брать мы и возьмем его раньше союзников». Сталин якобы после маршальскою ответа «слегка усмехнувшись» заметил, «вон вы какой», и поинтересовался, как это будет сделано, главные силы 1-й Украинский имел на своем левом, то есть южном фланге. Конев заверил: «Товарищ Сталин, можете быть спокойны: фронт проведет все необходимые мероприятия, и группировка на берлинском направлении будет создана нами своевременно».
В мемуарах Жукова эпизод изложен много спокойнее, по-деловому. Естественно, взятие Берлина возлагалось на 1-й Белорусский, а 1-му Украинскому надлежало ему содействовать. Конечно, Георгий Константинович прошел мимо того, что представлялось Коневу важным, — кто первым ответил Верховному. Жуков куда более рельефно, чем другой маршал, объяснил смысл изменения, внесенного Сталиным в планы фронтов по Берлину, а именно: Верховный сократил протяженность разграничительной линии между ними. По представленным планам линия проводилась от Пейсе до Потсдама, Сталин оборвал ее у Люббена, городка, что в 60 километрах юго-восточнее Берлина. Смысл был очевиден — в случае необходимости танковые армии Конева должны были повернуть на север, идти на Берлин и помочь 1-му Белорусскому фронту. В Ставке не сомневались, что предстоит жесточайшая битва, которая потребует сосредоточения превосходящих сил.
2 апреля 1945 года Ставка принимает директиву 1-му Белорусскому фронту: «Подготовить и провести наступательную операцию с целью овладеть столицей Германии городом Берлин и не позднее двенадцатого-пятнадцатого дня операции выйти на р. Эльба». Главный удар с кюстринского плацдарма — двумя танковыми и четырьмя общевойсковыми армиями. Во втором эшелоне фронта армия генерала Горбатова. Начало операции — 16 апреля.
Одновременно южнее открывал наступление 1-й Украинский фронт; 2-й Белорусский фронт, еще не закончивший подготовку, должен был выступить 20 апреля. «Конечно, — по мнению Жукова, — было бы лучше подождать пять-шесть суток и начать Берлинскую операцию одновременно тремя фронтами, но. учитывая сложившуюся военно-политическую обстановку, Ставка не могла откладывать операцию на более позднее время». Западные союзники крались к Берлину. Сопротивление им считанных частей вермахта оставалось символическим.
Примерно в эти же дни принимались последние решения и в ставке Гитлера. Руководство нацистской Германии, беспощадно понукаемое фюрером, готовилось к решающей схватке. Командующим группой армий «Висла» вместо Гиммлера был назначен опытный кадровый генерал Г. Хенрици. Гудериан в последние дни пребывания во главе генштаба успел озадачить Хенрици: «Нам нужен человек на Одере, который имеет настоящий опыт войны с русскими. Нужно сделать все, чтобы не допустить форсирование русскими Одера и взятия ими столицы». Новый командующий объехал участок фронта, прикрывавший непосредственно город, и заключил: опасность исходит прежде всего от кюстринского плацдарма. Он поиграл было с идеей ликвидировать его, но скоро убедился — русские стоят крепко. Любая попытка сбросить их в Одер окончится новым, массовым избиением контратакующих.
6 апреля Хенрици предстал в тесном бункере в ставке Гитлера перед самим фюрером и высшими нацистскими бонзами. Генерал в подступивший час истины режима счел возможным сказать приблизительную правду — фронт не устоит перед русским ударом, и привел данные о соотношении сил. Гитлер злобно прошипел: «Я все слышу цифры, — голос его окреп, — но я не слышу ничего о внутренней силе солдат. Нам нужна всего-навсего фанатическая вера. Наше движение, — теперь он кричал, — наше движение показало, что вера движет горами. Если наши солдаты преисполнятся фанатической верой, они удержат свои позиции, они победят в битве, от которой зависит судьба Германии. Я прекрасно знаю, что и у Сталина силы на исходе, он ведет войну уже мусорными людишками. Но он воодушевил эту шваль фанатической верой. Теперь значит только одно — победит тот, у кого крепче вера. Такими должны быть мы, каждый солдат на Одере должен знать это и должен быть фанатиком».
Оглушенный криком фюрера Хенрици смог только через несколько минут оправиться. Он заявил, что на собственном опыте знает — оценки русских фюрером никак не соответствуют истине. Хенрици хорошо запомнил русских, начиная с зимы 1941 года под Москвой. Именно тогда имя Жукова начало внушать ужас немецким офицерам. Никакой фанатизм не поможет в предстоящей битве с русскими у Одера. Приближенные Гитлера поняли — Хенрици просит подкреплений. Геринг пообещал прислать 100 000 войск из ВВС, Гиммлер — 25 000 эсэсовцев, Денитц — 12 000 моряков. Гитлер обернулся к Хенрици: «Итак, 150 000 человек. Это 12 дивизий. Вот вам и резерв».
Помимо этих полутораста тысяч, на фронт погнали сборные формирования и отряды самых различных организаций фашистского государства — СД (служба безопасности при рейхсфюрере СС), ЗИПО (полиция безопасности), ГФП (тайная полевая полиция), ССФТ (военные группы охранников), молодежные спортивные группы «Сила через радость», ФС (добровольные стражники), НСНКК (нацистские моторизованные группы) и другие. Хенрици 11 апреля получил приказ Гитлера о «выжженной земле», то есть применять на территории Германии те методы, которыми велась война против Советского Союза. Германский генерал, отдавший на протяжении войны бесчисленное количество приказов о разрушении всего и вся на советской земле, не бросился, однако, разрушать на своей. Он задумался, а приехавший к нему в штаб министр вооружений А. Шпеер разрешил генеральские сомнения — приказ не выполнять! Да, да, согласился Хеприци: «Берлин не превратится в Сталинград. Я этого не допущу». Хенрици, в свою очередь, отдал свирепый устный приказ коменданту Берлина — не взрывать мостов через Шпрее, не разрушать водопровод, канализацию, энергосистему в черте города.