Губы его скривились и, чтоб публично не разрыдаться, он вцепился в рюмку водки и, опрокинув ее, долго не отрывал хрустальную чарку от бескровных губ.
На комоде в цветах черно-белый портрет Марии Игнатьевны, перед фото в багетной рамке наполненная до краев рюмка. Пальцы длинные и короткие, ухоженные и в заусенцах, тонкие и толстые ухватили рюмки с белым вином и ждали команды Мордасова. Колодец, в который раз переживая утрату, соображал медленно и тогда пепельноволосая женщина, сотканная из решимости, приправленной злостью лихой, с хулиганской бесшабашностью, провозгласила:
— Помянем добрую душу Марь Игнатьну!
Выпили, зазвенели приборы, Шпындро наклонился к Настурции, шепнул, кивая на пепельноволосую:
— Кто это?
— Проститутка, — обыденно выдохнула в ответ Притыка, пользуясь голодным оживлением.
— Как? — не понял Шпындро, хотя вовсе не считался наивным. — Какая?
— Валютная! Господи, неужто не ясно. Балыка положить? — Настурция прильнула теплым бедром к Шпындро и тот оттаял, хотя за миг до этого обозлился: компашка! впрочем, знал, куда шел, и стол, если по справедливости, компенсировал с лихвой любой моральный урон. После первой гости ели активно, но с налетом приличия, не забывая хранить скорбное выражение лиц.
Мордасов рассматривал жующие физиономии с любопытством, как дитя, впервые попавшее в зоопарк, зверей. Мордасов сам не ел, но орлиным взором следил, чтоб всем подкладывали, и Боржомчик одновременно гость — ровня всем — и в то же время профессионал успевал обласкать каждого, не допуская оголения тарелок.
Сосед уронил блестящую маслину на брюки Шпындро. Игорь Иванович опустил глаза и увидел черное пятно.
— Звиняйте, — весело повинился набитый названиями ресторанов сосед Шпындро.
Шпындро кивнул, едва заметно, без приветливости. Настурция посыпала пятно солью, Шпындро показалось, что она задержала ладонь на его ноге.
Произносили поминальные слова, из коих Шпындро узнал, как рос Мордасов, как покойная содержала внука, не имея средств к существованию, как не пренебрегала любым заработком, лишь бы вывести внучка в люди. Так и рубанул тот, что пометил брюки Шпындро пятном: вывести в люди!..
И вывела! Шпындро ел, методично уничтожая белую рыбу с ближайших блюд и успевая приметить, что из вкусненького притаилось в отдалении.
Мордасов отодвинулся от стола, поднялся, подошел к комоду, поправил цветы, обрамляющие портрет, замер спиной к столу, и все видели, как по натянутой ткани пиджака пробегают, сотрясая Мордасова, волны дрожи.
Пепельноволосая взглянула на Шпындро и улыбнулась. Игорь Иванович единственный напоминал здесь ее клиентов — промытый, солидный, знающий себе цену.
Проститутка? Шпындро улыбнулся в ответ. Подумаешь, не волком же на нее, чего крысится, если не знать, вполне достойная женщина, вполне можно увлечься. Если не знать! А если знать? Шпындро дотронулся до узла галстука. Чисто теоретически тоже можно, да и практически: одна такая, другая этакая, есть отталкивающее скорее в самом слове, а если слово спрятать, похоронить, то женщина как женщина, борется за себя, как умеет, и держится на плаву дай бог. Если б в паспорт шлепали штамп, а так, поди узнай, кто есть кто. Сегодня проститутка, завтра скок замуж, а послезавтра выбирай любое амплуа: хоть на выезд — страну представляй, хоть в депутаты, хоть пионеров холь-лелей…
Поминальная братия загомонила, зажевали активнее, руки бесцеремонно мелькали над столом, глаза блестели, рыжее страшилище с торчащими протравленными хной вихрами толстыми локтями вляпывалось в верхушки салатов и громко ойкало в притворном смущении.
Мордасов исключительно пил, к еде ни-ни, маслинки в рот не забросил. Настурция тревожилась: Колодец застольную меру большей частью соблюдал, но сейчас, похоже, сорвало с тормозов.
Шпындро подносил регулярно, но без жадности, спешить некуда, пепельноволосая вовсе не пила: работа не позволяет, прикидывал Шпындро, ремесло не из легких — горячий цех, всегда в форме, в добром настроении и здравии, легкая на подъем, улыбайся, хихикай или наоборот напускай на себя ледяную неприступность, актерствуй, что есть мочи — себе не принадлежишь.
Игорь Иванович бросил с беспокойством взгляд на ободранное кресло, у телевизора поверх протертых задами его неровностей покоился пакет с шариковыми ручками, притащенный Шпындро для пуска в оборот — поминки поминками, а дело делом — лишняя сотня, и еще Шпындро переводил взгляд с коробок из-под импортной техники, пылившихся под потолком на платяных шкафах и забитых абонементным дефицитом книжных полках. Мордасов давно наставил Шпындро — коробки никогда не выбрасывай, без них хана при толкании, только если чайнику запаришь, даже стишок напел на мелодию «нам песня строить и жить помогает…» «…новый коробок каждому делу пупок!» Смысл поначалу ускользнул от Шпындро, а потом все стало прозрачно — прав Колодец.