Фердуева молчала, и Помреж молчал. Почуваев ругал себя, что остался: его дело сторожить и оброк собирать, он игрок по копеечке с белой панамой на макушке, а тут люди рубятся, не приведи Господь, похоже, стольник за вист заряжают. Эх ма! Почуваев засопел по-кабаньи и вернул Фердуеву от размышлений на бренную землю.
— Вась, не договариваешь, сдается? Рожа-то у тебя не так, чтоб скорбная для такого момента.
Помреж мучить Фердуеву не стал:
— Не нашего района номера. С севера машины.
— Вот оно что. — Облегчение сразу придало лицу хозяйки цвет и яркость глазам. Еще полбеды. Значит Филипп не переметнулся. А северян поддерживают их правоохранители. Естественное дело. Вот почему и зубы перестали драть. Филипп у себя царек, а на севере свои монархи, все жить хотят, что им Филипп, ровня и только. Фердуева повеселела. — Это хорошо, Вась, что они на раннем этапе показали, кто за ними стоит. Потрафили нам. Засветились, орелики. Я их мышиную гвардию притушу, найдем управу. Я-то думала мальцы с желтком на губах… нет, поди ж, эшелонированная оборона…
— Вот-вот, — услыхав знакомое, брякнул Почуваев: — Мать честная, чисто боевое учение, синие — зеленые, северные — южные, эко народец разбирает…
Фердуева от радости взбурлила показным негодованием, рявкнула на отставника, вознаграждая себя за тяжесть пережитых минут:
— Мотал бы отсюда, Михал Мифодич.
Почуваев вскочил, будто от генеральского окрика, поднес пятерню к шишковатой, поросшей коротким ежиком голове и строевым шагом покинул зал.
Фердуева выжидала, пока затихнут шаги, и доверительно сообщила Помрежу:
— Вроде идиот на вид. Дудки! Упаси Бог так заблуждаться. Свой расчет имеет, калькулирует не хуже нашего, но предан, впервые в жизни копейку заимел. Преданность пожилого, всю жизнь пронищенствовавшего, ни с чем не сравнишь.
Васька прогнулся на стуле, разбросал в стороны мосластые ноги.
— Думаешь, в армии не подворовывал?
Фердуева растопырила пальцы перед собой: показалось, что на ногте безымянного правой руки облупился лак, нет, порядок.
— Подворовывал по мелочам… там тяпнет и в кусты, там откусит и затаится. По мелочам, а тут поток… разница? Плечи расправляются у человека. Все талдычат про достоинство. Цену должен иметь человек. Хоть на части меня режь, никогда не поверю в достоинство нищего.
— Это факт. — Помреж поднялся. — Я не нужен?
Фердуева раскрыла сумочку, вытащила три серо-коричневые, протянула Ваське.
— Не надо, — неуверенно возразил Помреж.
Фердуева, не слушая, воткнула деньги в карман сменщика Почуваева и кивнула — иди.
Через минуту в пустом зале со знаменами по углам и вымпелами по стенам, перед вазой с розами сидела женщина, будто с обложки журнала, и водила остро очиненным карандашом по белому листу бумаги. На дне давно остывшего стакана чая залегли чаинки. В дальнем конце зала открылась дверь, и Фердуева увидела двоих незнакомцев. В этот момент погас свет.
Филипп Рыжий разгадывал кроссворд, когда появился Дурасников.
— Трифону Кузьмичу мое с кисточкой!
Дурасников тяжело опустился в кресло.
— Ты чего? — осведомился Филипп.
— Так заглянул. — На сером, липком на вид лице зампреда лежали глубокие похмельные тени, похоже, начальник с трудом сдерживал внутреннюю дрожь.
Филипп вернулся к кроссворду: пусть Дурасников сам лепит разговор, не Филипп к оберторгу явился, а напротив…
В комнату заглянул человек в форме подполковника милиции, Филипп поднял глаза, офицера сдуло, будто сухой лист.
— В строгости держишь, — со знанием дела уронил Дурасников. Оценил служебное соответствие: если перед дверью кабинета у подчиненного не начинает пупок развязываться, что ты за начальник?..
Филипп никак не мог разгадать нужное словцо, на окаянном все замыкалось, дело застопорилось.
— Слушай, — решил облегчить участь Дурасникова Филипп, — слово из трех букв на ха начинается.
— Ты что? — оскорбился зампред. — Нашел мальчика!
Филипп засиял, выкрикнул:
— Мальчик, мальчик! Хор мальчиков Свешникова. Хор! Вот оно слово, принялся с школярской старательностью вписывать буквы в клетки.
Дурасников знал, что у Филиппа всегда припасено, озирался по сторонам, старался определить, где Филипп ховает горячительное: три сейфа, два шкафа и еще в углу столик с ящиками, на коем пепельница и гравированный щит с мечами. Филипп потер руки.
— Все! Расколол орешек! Хор! Ишь ты. Про меня еще в молодости говорили. Всегда расколет! Никто упираться не моги…
Дурасников потупился. Филипп заметил тень неудовольствия, сразу понял суть, рискнул объяснить: