— Этот что ль? — одна из девиц в упор расстреляла Помрежа глумливыми глазами.
— Этот, этот. — Подтвердил Васька, вынул пакетик из кармана, высыпал марки с паровозиками на чистую деревянную поверхность, разложил квадратики один за другим, залюбовался.
— Придурок, гляди! — прошептала востроглазая девка соседке. Морда Помрежа, уснащенная не только лошадиными зубами, но и великанскими ушами, коим и шепот не уловить — непозволительно, оторвалась от марок. Васька хотел воткнуть колкое, едкое, может, матюком запустить, да кураж весь вытек, молчаливого взора хватило, чтоб девок сдуло безо всяких резонов и уговоров.
Начал с осетринки холодного копчения, велев прожарить мясо среднекондиционно, то есть с сыринкой внутри, но чтоб не текла кровища по губам, будто людоед закусывает. Гул в зале успокаивал, похоже теплая рука опытного массажиста гладила затылок. Под пиво и мерное движение челюстей текли размышления: на таком бы паровозике укатить в туманные дали, сидеть бы на берегу пивного моря, накатывающего на берег из брынзы, где водорослями — свежая зелень, а в море плавают уже вареные креветки и прозрачная у плавников вобла скромного засола, и чтоб люди встречались желательно как на картинках из добрых сказок, улыбчивые, поспешающие на выручку, неизменно широкие и приветливые.
Официант наблюдал за Помрежем из прикухонного закутка — нешуточный клиент — не допуская, чтоб перед Васькой торчали порожние кувшины. Третий кувшин, будто прыгнул на стол сам. Помреж поднял голову, глянул на белый полотняный пиджак, имя не припоминал, их здесь туча пасется, иные меняются раз в месяц.
— Слышь, начальник, у тебя дети есть?
Официант вытянул руки по швам, как солдат срочной службы перед генералом, тут же выложил, что имеется сынишка, хулиганистый, бедовый, но кумекает дай Бог, ни черта не занимается, а таскает одни файвы. Помреж не видел своего сынишки лет десять. Всплеснул руками: какие десять! Тринадцать выходило, сгреб марки на ладонь, протянул официанту.
— Отдай мальцу, я страсть как любил в малолетстве. Красота ведь, а?
Официант кивнул резко, забубенно, Помреж сверкнул улыбкой: вишь как кланяется на дальних подступах к расчету, чуть шейный позвонок не выбил. Марки в пакетике нырнули в карман белого пиджака. И тут напомнил о себе мочевой пузырь. Помреж двинул в туалет, перед дверями со стопками основанием вниз — мужик, основанием вверх — дама — на кожаном диванчике дымили курильщики. Чад — не продраться. Щекоча зеркало волосами, с сигаретами сидели девицы, изгнанные от заветного стола.
На обратном пути Помреж подсел к девкам, вынул пачку забугорных, затянулся разок-другой, швырнул сигарету почти некуренную в урну.
— Угости, буржуазия!
Приветливые, и даже ничего себе, стервы, когда прок есть. Помреж протянул пачку.
— А вы кто будете? — вежливо осведомилась грудастая брюнетка с длинными ресницами.
Васька приобнял ее ласково, но не нагло, скорее нежно.
— Я буду композитор, — самому стало весело, дурные мысли о вчерашнем отлетели.
— Да, ну!
Обе изумились натурально, Васька не вчера родился, не проведешь.
— А как это композитор? — тут уже вступила вторая, томная блонда, сладко затягиваясь васькиной сигаретой и давая понять, что недавняя размолвка канула в безвременье и Васька вполне симпатичный, как говорят такие девицы, интересный мужчина.
Здорово прижали вчерашние события, если Помрежа так понесло.
— Сажусь за инструмент. У меня Бехштейн, знаете ли, — поведал Васька, вовремя спохватившись, что перегнул, девок, может, мерседесом и проймешь, а Бехштейн для них пустое место, — в общем дорогущий рояль, белый-белый, присовокупил композитор, — и вот, знаете ли, мелодия врывается в голову, и я сам не свой, должен ее проиграть и нотными значками записать в разлинованную тетрадь…
— А потом продаете? — выпалила брюнетка, не совладев с восторгом.
— Непременно, — подтвердил «композитор». Смешные девки, вроде тертые, битые, а вокруг пальца обвести пустяк, и кончат скорее всего скверно, а может, Помреж и ошибается? Рецептов нет, все случается, лоб в лоб столкнутся через пяток лет, а черная — жена академика, — а что? Сколько угодно! — А светлая — под генералом припоминает утехи младой поры. Путано все кругом, вроде и не с тобой творится, вроде сидишь в первом ряду театра, наблюдаешь, а в один прекрасный миг — хрясь! Сердце омертвело частью, или инсультишка шибанул, тренькнул тревожным звонком и попритих, мол, жди-пожди, вскорости еще навещу. Лучше сразу ра-а-азз!! И отплыл в царствие теней, отстегнул Харону четвертной за переезд, будто в кабак загородный сгонял туда-сюда; так еще надо заслужить легкой кончины. И чего потащило в дремучие стороны? В тягостные раздумья? Помреж ощутил локоть брюнетки у себя под ребрами, теплая мягкая ладошка, как бы невзначай, легла Ваське на колено, по-дружески, как меж братом и сестрой. Васька болтал с девками, а из-за остекления с улицы стогласно зырилась очередь: время от времени сумеречный человек в швейцарском обмундировании притворял дверь, образовывалась щелка и по капле отцеживались дождавшиеся своего часа.