Мелькали узнаваемые лица, Фердуева кивала, ей улыбались, много чего знала Нина Пантелеевна про этих людей, и немногие из них знали о ее промыслах. Даже Чорк делал вид, что не в курсе, лишних вопросов не задавал, но не знать не мог. Фердуева раз-другой проверила: запустила бывшего обожателя поразнюхать у Чорка, чем она, Фердуева, жива, а что обожатель связан с ней, Чорк никак знать не мог. Ничего не сказал, удивился вопросу, пресек любопытство: «Чужими делами не интересуюсь. Приличная женщина, не на зарплату живет, похоже, но и без наручников, а слухи собирать ни к чему, из них блюда не приготовишь, к столу не подашь».
Слухи собирали еще как: служители Чорка славились терпением при выслушивании страждущих, впитывали чужие горести лучше церковных исповедников, по доброте душевной? Кто же поверит, цедили сведения, разный люд хаживал к Чорку, много чего знали, много видели, Чорк понимал, что не только деньголюбивая братва охоча до сведений, но и всякие-разные органы.
Выпад северян выбил Фердуеву из колеи, особенно внешней доброжелательностью, неожиданной предупредительностью; случалось на ее памяти, следующим шагом после таких визитов шло исчезновение человека, пропадали не такие экземпляры как она, не крупняк, но и не мелочь пузатая… да и аппетиты враждующих групп росли изо дня в день. Фердуева прислушивалась к ощущению непокоя в себе, знала, что предчувствия ее редко обманывают и, если разобраться в них, оглядеться вокруг повнимательнее, не боясь заметить малоприятное, то будущее рисовалось не столь уж мрачным: главное — знать, откуда грозит опасность, важно — оценить, как далеко готовы зайти противоборствующие. Серьезные люди заранее решают каким будет давление, прочерчивают для себя незримую предельную черту, за которую ни шага.
Чорк мастерски играл безразличие и внимание к гостье, умудряясь слить воедино два полярных настроения.
Фердуева понимала: прямой вопрос о северянах — свидетельство ее волнения, волнение — признак слабости, но другого выхода не видела, уступать долю промысла не собиралась, но пыталась сделать все, чтобы не допустить схватки.
— Ты кого из северян знаешь? — тряхнула волосами, не может не знать, даже дружит с заправилами, да и мелюзга сюда забегает — пугальщики и драчуны.
— Кое-кого… — хмыкнул Чорк, безразличие его поколебалось.
Женщина помолчала; сейчас оба соображали на предельных оборотах: она потому, что еще можно было остановиться, дать задний ход; он потому, что запахло жареным.
Фердуева решилась.
— У меня сложности с ними.
Чорк не скрывал довольства: сложности чужих всегда бодрили, его третейское судейство укрепляло авторитет или приносило деньги, а нередко и то, и другое… Кликнул подносилу-девчонку в белом переднике, приказал повторить кофе, сделал непонятный Фердуевой жест, вскоре обернувшийся двумя крошечными рюмками ликера. Чорк кончиком языка лизал край рюмки со сладким напитком, изредка прихлебывал пахучий кофе…
Фердуева тоже охватила тонкую ножку рюмки, показалось, что пальцы липнут к нетщательно протертому стеклу. Сегодня же о ее визите станет известно в стане врага: это и хорошо, и плохо в равной мере, так что опасаться вскользь, будто и вовсе случайно брошенных взглядов, не приходилось.
Чорк не хуже собеседницы понимал, что долгий разговор вдвоем на глазах у всех невольно бросает тень, получалось, что Чорк посвящен, а, если посвящен, значит должен сделать выбор; впрочем, как раз умением не примыкать ни к одной из сторон всегда славился этот ухоженный, жгуче черный мужчина розовостью щек напоминающий внезапно повзрослевшего ребенка.
— Какие сложности? — Уточнил Чорк.
— Они приходили. — Фердуева отпила ликер, вынула итальянский платок с монограммой «Кальвин Клейн», вытерла губы.
Чорк знал, что в их кругах приход без предварительной договоренности, без звонка означает вступление на тропу войны.
Чорк не уточнил цель прихода, на что претендуют северяне — выходило, и так все знал; обычная история — раздел сфер влияния.
— У тебя вкусное дело, пахучее, многим ноздри щекочет. — Хозяин заведения откинулся на спинку стула: мол, посмотри, у меня тоже не последнее предприятие, а тишь, гладь и божья благодать, никому и в голову не приходит тревожить Чорка.
Женщина опустила лицо к скатерти, закружилась голова, плод проклятый напоминал о себе тошнотой. Головокружение прошло, Фердуева уразумела, что Чорк не слишком напористо, скорее акварельно намекает — предлагает защиту… или показалось? Защиты она не искала, защиту требовалось оплачивать, Фердуева хотела вести дело сама: какая разница, кто откусит от ее пирога, люди с севера или банда Чорка, она желала сохранить свои владения неприступными.