Конечно, Нгуену Ван Хюэ не очень-то хотелось связываться со ставленником ОБЭПа. Однако ослушаться всемогущего Коробейника он не посмел. Вьетнамец даже подарил новому гендиректору мобильник, разрешил бесплатно столоваться в «Золотом драконе» и выделил служебный автомобиль для разъездов – старенький «Опель»-пикап грязно-белого цвета.
Эдик сразу же невзлюбил этого мелкого азиата с жесткими черными волосами и резиновой, словно приклеенной к лицу улыбкой. Несомненно, хозяин «Золотого дракона» тоже не больно жаловал Голенкова, но внешне никак этого не проявлял. Подобно всем людям Востока, вьетнамец был приветлив, услужлив и подчеркнуто доброжелателен. Но бывший опер понимал: гуттаперчевая улыбка Нгуена наверняка скрывает его коварство и жестокость.
А вот жена хозяина, толстая Хьен, явно благоволила новому директору. Это была сдобная, неряшливая вьетнамка с круглым желтым лицом, чем-то неуловимо напоминающим полную луну. При появлении Эдика она расцветала, как лотос на берегу Меконга, и смотрела в его глаза столь выразительно, что Голенкову сразу же вспоминался его ротвейлер. Такое отношение к себе удивляло и настораживало. Ведь Хьен слыла женщиной умной, жесткой и властной – и прислугу, и родственников, и даже Нгуена она держала в черном теле…
Служебные обязанности директора «Золотого дракона» были несложными, но хлопотными: закупать продукты и спиртное, шпионить за персоналом, договариваться об инкассации, выстраивать отношения с налоговой, санэпидемстанцией и пожарными.
Голенков всегда отличался наблюдательностью, сметливостью и остротой ума. Уже через неделю работы он дошел до очевидного: ресторанный бизнес – далеко не главный источник богатств хозяина.
Доходы вьетнамцев были явно несопоставимы с их тратами. Ресторан «Золотой дракон», если верить финансовой отчетности, приносил не более тысячи долларов в месяц. А родственники Нгуена постоянно мотались в свой Ханой, не вылезали со средиземноморских курортов и ежегодно меняли крутющие тачки на еще более крутющие. Огромный загородный дом Нгуена – с пагодами, ландшафтными садиками и золочеными драконами-флюгерами – поражал воображение. Это было типичное воплощение архитектурного стиля «япона мать»; проезжая по шоссе, иногородние водители жали на тормоза и, поворачивая головы в сторону диковинного сооружения, изумленно матерились…
Было очевидно: «Золотой дракон» – лишь прикрытие для какого-то тайного и широкомасштабного бизнеса.
Но выяснение этого вопроса пришлось отложить до лучших времен. Эдуарда Ивановича окончательно захватила идея полного и безоговорочного уничтожения Жулика…
Наступавшее лето плыло и плавилось в асфальтовом мареве. Городские камни набирали жар. Беспощадное солнце ломилось с белесых небес. В прокаленном воздухе густо стояли бензиновые испарения. Загородное шоссе было плотно упрессовано машинами – ввиду наступающих выходных горожане спешили на дачи.
Обогнав череду автомобилей, белый «Опель»-пикап свернул в переулок и неторопливо покатил по тенистой дороге, ведущей к горотделу милиции. Сидя за рулем, Эдик детально анализировал события последних дней, спрашивая себя: все ли он сделал для уничтожения Жулика?
Получилось, что все.
И даже чуточку больше…
…Привыкший решать все задачи поэтапно, бывший оперативник начал с фальсификации доказательной базы. Три дня назад он попросил Коробейника принести ему несколько фотографий из старых уголовных дел Алексея Сазонова. За бутылку коньяка знакомый графолог из областного УВД снабдил самый эффектный портрет трогательным текстом, выполненным стопроцентно сазоновским почерком: «Дорогой Лидусе Ермошиной от Леши Сазонова на память о наших незабываемых встречах». В тот же день снимок был передан Мандавошке.
И тут произошло неожиданное.
– Я его откуда-то знаю, – твердо заявила малолетняя шалава, пристально всматриваясь в фотографию.
– Да-а? – напрягся Голенков и, ощутив в себе прилив охотничьего азарта, тут же сделал стойку. – Откуда?
На маленьком лобике Мандавошки обозначилась сиротливая морщинка.
– Не помню. Но морда знакомая. Где-то видела. Это точно, – сказала она и тут же добавила: – А ниче пацан, да?
– Где, когда, с кем и при каких обстоятельствах ты могла его видеть?
– Н-н-не помню.
– Ты с ним трахалась?
– Не-а… – протянула Лида не очень уверенно, но тут же пошла на попятную: – Хотя… может быть…
– Вспомни! Ну?
– Думаешь, я их всех упомню? – призналась базарная проститутка.
– Так, может, он тебя и обрюхатил?
– Может… Хотя нет. Постой, точно не он. Скорее всего, это какие-то пацаны с «Ремзавода», с которыми я осенью в «Золотом драконе» гуляла.
Как бы то ни было, но спустя сутки в Заводской райотдел милиции поступило заявление от гр. Ермошиной Л. М. об изнасиловании. В качестве обвиняемого фигурировал гр. Сазонов А. К. Заява, составленная по всем правилам юридической казуистики, содержала массу отягчающих обстоятельств: «применение физического насилия», «особый цинизм», «запугивание» и даже «извращенную форму».
Выяснив личность заявительницы, дежурный следователь лишь саркастически хмыкнул: он прекрасно знал Мандавошку, потому что и сам многократно прибегал к ее интимным услугам. Но заявление, конечно же, зафиксировал – накануне ему позвонили из ГУВД, настоятельно посоветовав раскрутить производство «дела об изнасиловании» по полной программе.
К тому же потерпевшая заявилась в ментуру не одна, а с дедушкой, заслуженным ветераном конвойных войск МВД. Выпятив узкую грудь, обвешанную вертухайскими медальками медно-никелевого сплава, старик долго и нудно варьировал одну и ту же тему: «Куда смотрит милиция?!»
Внучка и дедушка покинули райотдел только через час. Голенков, сгорая от нетерпения, ожидал их в кафетерии соседнего гастронома. Подарив отставному «дубаку» триста рублей и бутылку водки, Эдик интимно взял Ермошину под руку и повел во двор.
– Приняли заявление? Ты все сделала, что я говорил?
– Ага, – кивнула Мандавошка и протянула руку ладонью вверх. – Ну и где мои пятьсот гринов?
– Держи, – бывший мент отсчитал ей пять стодолларовых банкнот.
– Ну, спасибо! А я думала, кинешь. Сразу видно: ты – мужчина самостоятельный, – уважительно оценила Мандавошка. – А теперь что?
– А теперь мы поедем на улицу Рокоссовского, – распорядился Эдуард Иванович. – К твоей будущей свекрови. Слушай внимательно. При ней не курить и не материться. Не употреблять слов «в натуре», «микрофон» и особенно «бля». Вместо слова «трахаться» надо говорить слово «коитус». Обращаться к старухе исключительно вежливо и только на «вы». Ты девочку-одуванчика изобразить сумеешь?
– Предлагаешь под интеллигентку закосить? Типа, как твоей Танькой прикинуться?
– Вот именно, – вздохнул Голенков и, заметив на лице девушки глупую ухмылку, немного повысил голос: – Только не надо лыбиться. Серьезней, серьезней… Изобрази задумчивость.
– А это как? – не поняла Мандавошка.
– Сколько будет семью восемь?
Ермошина глубокомысленно наморщила лоб.
– Отлично, – удовлетворенно кивнул Эдик. – Вот с такой мордой и пойдешь к старухе. А теперь запоминай, что надо будет сказать…
Александра Федоровна жила в добротном белокирпичном доме на окраине города. Старый фруктовый сад, герань на окнах, деревянная ограда, увенчанная трехлитровыми банками, – все это придавало жилищу черты трогательной патриархальности.
Столь же патриархально выглядела и хозяйка. Это была аккуратная седенькая старушка – добрая, гостеприимная и немного боязливая. Усадив гостью на кухне, она неспешно налила ей чаю и придвинула вазу с печеньем.
Неожиданно из-за полинялой портьеры вышел огромный черный кот геральдического вида. Свой роскошный пушистый хвост он нес с горделивым достоинством, словно был не котом, а брачующимся павлином. Видимо, этот четвероногий друг и скрашивал одиночество мамы особо опасного рецидивиста.