Птичек очень жалко.
Потом, словно спохватившись, диктор скороговоркой сообщает оставшиеся новости. В Калифорнии разбился самолет, 17 человек погибло. Показывают картинку. Русские произвели зачистку в Чечне. Показывают картинку. В Бангладеш в результате циклона погибло и пропало без вести около 70 тысяч человек. Картинку даже не показывают. На это уже нет времени. Ведь надо успеть рассказать о концерте Джонни Холидея в зале Берси. В актерском сопереживании со зрителем французские тележурналисты достигли колоссального мастерства. Взять хотя бы такую банальную вещь, как снег. Кого удивишь им в России? А во Франции это сложнейший комплекс проблем. Снежный покров в 5 сантиметров полностью парализует все автомобильные дороги, движение в городах и даже частично железнодорожный транспорт. Снег во Франции — это как цунами. Однако и отсутствие снега в горах зимой — экономическая катастрофа. Парализуется вся экономика лыжного туризма. Значит, снег должен обязательно и непременно выпадать в горах, особенно во время студенческих и школьных каникул. Но ни в коем случае не падать на шоссе, ведущее к горным курортам. Если же такое происходит… Вы бы посмотрели, с каким драматическим пафосом повествует об этом французское телевидение! Какие глубокие чувства читаются на лицах авторов репортажей! Станиславский, восстав из гроба, посмотрел бы и убежденно сказал: «Верю!».
По телевизионным «Новостям» становится ясно, на каких событиях расставит свои акценты французская пресса. Но если в газетах возможны полемические перехлесты, то телевидение как бы диктует правила поведения, точнее, правила хорошего тона. Попробую их перечислить.
Никогда не скажут, что совершил преступление араб или негр. Если в группе хулиганов есть хоть один белый, то будут показывать именно его.
В репортажах о горячих пригородах будут напирать на экономические условия и социальное неравенство.
При первой возможности поехидничают по поводу американского образа жизни, открыто критикуют американскую внешнюю политику (особенно войну в Ираке), но будут лебезить перед приглашенной в студию голливудской знаменитостью.
В лучших советских традициях нападают на израильскую военщину, сочувствуют палестинцам, но сразу же негодуют при любой антисемитской вылазке во Франции.
С политиком, который дает интервью, предельно корректны, но Ле Пену будут улыбаться сдержанно, а товарищу Роберту Ю. (во всяком случае, пока он был генсеком Французской компартии) — до ушей.
Промышленника, магната, президента крупнейшей международной корпорации будут стараться поддеть, загнать в угол острыми вопросами, но заискивать перед сопливой девчонкой, если она в данной момент делегат протестующих студентов.
И всегда, как только представится случай, похвалят французскую кулинарию.
Тем не менее, французская пресса, независимо от политической ориентации, и несмотря на общепринятые правила хорошего тона, — дама с характером. Характер этот сложно обрисовать набором прилагательных. Попробуем конкретным примером.
Несколько лет тому назад в парижском пригороде Нантер произошла трагедия. Дождавшись окончания заседания муниципального совета, некий месье встал и начал хладнокровно, методично расстреливать муниципальных советников. Убил восьмерых, ранил еще больше, но тут люди сообразили, что он перебьет всех, набросились на него, скрутили, причем, убийца кричал: «Убейте меня, убейте меня!» К этому времени подоспела полиция, и убийцу передали в руки правосудия. Правосудие быстро выяснило, что убийца, во-первых, психически вменяем, во вторых, эту акцию он готовил давно, ибо считал свою жизнь неудавшейся, пропащей, однако почему-то обвинил в своих неудачах муниципалитет Нантера. Да, такая деталь: он профессионально занимался стрелковым спортом и имел право на хранение оружия. Он давно подумывал о самоубийстве и в конце концов, решил уйти из жизни, громко хлопнув дверью. Допрашивали убийцу в святая святых французской полиции, на «Кэ д'Орфевр», в одном из тех кабинетов, которые занимал легендарный герой Сименона, комиссар Мегрэ.
Естественно, французская пресса забыла обо всем на свете (даже о росте цен на салат, обязательная дежурная тема новостей) и говорила только о Нантере, добавляя какие-то детали из области политики — дескать, премьер-министр Жоспен приехал в Нантер выразить свое соболезнование в два часа ночи, а президент Ширак — лишь в семь утра. И явно тут какая-то интрига. Благодаря стараниям радио и телевидения, политическая интрига становилась все запутаннее и интереснее. Но тут паскуда-убийца поломал журналистам всю игру: выбросился из окна кабинета с четвертого этажа во внутренний дворик и разбился насмерть.
Вся французская пресса была дико возмущена. Чем? Может, тем, что полиция, извините за грубость, не оторвала сразу убийце яйца? Может, тем, что выбросившись из окна, убийца избежал сурового наказания — четвертования, гильотинирования? Может, тем, что восемь погибших муниципальных советников остались неотомщенными? Нет, погибшие вообще остались за кадром, или про них пробалтывали скороговоркой. Так вот, французская пресса дико возмутилась и единодушно требовала крови, то есть сурового наказания… полицейских следователей, прошляпивших прыжок из окна.
Давайте разберемся, какая судебная кара грозила нантерскому убийце. Несмотря на все стенания адвокатов — мол, человек жил на РМИ (пособие для бедных) и что у него было тяжелое детство, думаю, его бы приговорили к пожизненному заключению. Во Франции это означает, что он вышел бы на свободу через 22 года человеком, еще полным сил, и опять мог спокойненько приступить к отстрелу неугодных ему персон. А эти 22 года его бы содержали в тюрьме за счет налогоплательщиков. А может, как это часто бывает во Франции, он бы написал в тюрьме книгу, которую издали бы огромным тиражом (во Франции любят автобиографии преступников), и, в конце концов, вышел бы из тюрьмы знаменитым и богатым человеком.
По моему разумению, с точки зрения всеобщей справедливости, прыжок из окна был не самым худшим выходом из положения. Однако, повторяю, французская пресса рвала и метала, требовала крови полицейских, пока не появилось официальное заключение дисциплинарной комиссии. В заключении говорилось, что следователи не прошляпили и не проспали прыжок из окна, что им дано было указание свыше — вести допрос в мягких тонах, ни в коем случае не надевать наручники, угощать кофе и сигаретами и всячески вызывать на откровенность. (Ну еще бы, такой важный преступник! А если бы он убил не восемь, а восемнадцать человек, ему бы подали шампанское и привели бабу. Впрочем, возможно, это лишь мои домыслы.) Вот только тогда, узнав как гуманно обращались с убийцей, французская пресса разом успокоилась и наконец-то вспомнила о погибших. Если вы еще не поняли характер этой «дамы», то я не виноват.
Да, забыл предупредить. Уважаемые герры преступники! Дальше вы никаких полезных сведений не получите, так что можете спокойно закрыть книгу. Как говорил товарищ Сталин: «Наши цели ясны, задачи определены, за работу, товарищи!». А мы займемся философско-социологическим исследованием на тему: «Почему добрые, благородные намерения приводят к противоположным отрицательным результатам?».
…Наверно, я похож на древнего гусляра, который поет преданья старины глубокой, а публика слушает и скептически улыбается — мол, заврался дед, сказки рассказывает. Так вот, хотите верьте, хотите нет, тридцать лет тому назад, когда мы с семьей прибыли в Париж, меня поразил дикий контраст с московскими улицами. На парижских улицах не дрались, на парижских улицах не воровали. Не было ни пьяных, ни наркоманов. Более того, в Париже не было полицейских. То есть они где-то были, но не было надобности в их присутствии. Только в двух-трех арабских кварталах ночью не рекомендовалось появляться. Любимым развлечением парижан и иностранных туристов были ночные прогулки по городу. И двери парадных не запирались. Если бы вы знали, как за эти годы изменился Париж! Как он почернел — в прямом и в переносном смысле!