Трубка улеглась на рычаги. Пачкун припоминал случаи, когда крушение начиналось с приходом одного нюхача, на первый взгляд бессильного, вряд ли способного на противоборство с машиной: а Пачкун и такие как он, и люди прикрывающие - в совокупности определенно машина, хорошо смазанная, сминающая на своем пути неугодных, опасных, желающих знать лишнее.
Дурасников, обсудив поездку в баню, признался, что нацелился начать следующую неделю с бюллетеня, малость прихворнуть, к тому же взбодрить начальство. Пачкун знал этот прием зампреда, всегда подыгрывал: стоило Дурасникову занедужить, в магазинах все пропадало подчистую, Пачкун и дружки придерживали товар, стоило выздороветь - и наступало относительное изобилие; как тут начальству Дурасникова не убедиться, что зампред незаменим, на месте, только он ведет корабль районной торговли, минуя рифы. Пачкун сообразил, что дело не в напоминании начальству о незаменимости, а в желании оклематься после бани и возможных околобанных художеств. Дурасников заранее выкраивал себе свободу действий на случай, если Светка, наконец, откликнется на его ухаживания. Итак, грядущую неделю зампред возжелал посвятить себе и даме.
Фердуева принимала дверь торжественно, шумно, как гидроэлектростанцию. Для приемной комиссии в кухне накрыла стол. Мастер-дверщик держался нейтрально, будто и не случилось у них с Фердуевой греха. Расчет состоялся сполна, без поправок на лирику и обоюдное удовольствие. Кроме хозяйки квартиры-сейфа и мастера, цокали от восторга Наташка Дрын - заскочила глянуть на привозные тряпки, подруга Фердуевой, дежурившая, вернее охранявшая мастера в пору, когда хозяйка еще не прониклась к нему доверием, проросшим нежной страстью, замешанной на расчете. Фердуева предполагала, что дело, разворачиваемое в подвале института, нуждается в инженерном обеспечении и крепкой мужской руке; и Пачкун, сопроводивший Наташку и решивший расслабиться вблизи от магазина после стычки с Апраксиным.
В подъезде Фердуевой, щедро политом котами и их подругами, обшарпанном, выкрашенном всемогущей ядовито-зеленой краской, Пачкун налетел на Апраксина.
Фу, черт! Дон Агильяр мало кому разрешал заставать себя врасплох, а тут растерялся, скукожился, губы начали мять виноватую улыбку. Пачкун, похоже, сдался на милость победителя, потерял в сановности и даже в росте.
Апраксин смекнув, что гости в подъезде могли держать путь единственно к Фердуевой, не отказал себе в радости пугнуть Пачкуна:
- К Фердуевой? - Апраксин не склонен был распространяться - запах подъезда душил с каждой секундой все яростнее, пребывать в подъезде считалось опасным, его проскакивали пулей, как простреливаемую нейтральную полосу; только лифтерши умудрялись вечерять в подъездах, не задыхаясь, и Апраксин думал, что эти старушенции могли врываться в облако газовой атаки безо всякого для себя ущерба.
- К Фердуевой? - добивал осведомленностью Апраксин. Если сейчас не ответит, убегу! Нет мочи терпеть смрад.
Дон Агильяр кивнул покорно и, позеленев под стать покраске стен, выпалил подобострастно:
- Так точно!
Пакость! То ли про встреченного, то ли про запах, то ли про окраску стен подумал Апраксин, выскочив на улицу.
После столкновения в подъезде, дон Агильяр едва пришел в себя, необходимость восхищаться неприступной дверью Фердуевой выбила из колеи, и восторги, чудодеем коих слыл Пачкун, давались начмагу не без труда и, в отличие от всегдашней лучезарности, ощутимо припахивали фальшью.
Фердуева перечислила, что скрыто под обивкой двери, и присутствующие потемнели глазами, понимая, что с бухты-барахты такую дверь не замыслишь, выходило, упакована Фердуева железобетонно - родное всем ведомое чувство зависти закурилось в квартире Фердуевой бесцветным, непахнущим благовонием.
На медный крюк витой, торчащий в верхней трети чудо-двери, изнутри Фердуева прицепила бутыль шампанского к веревке, отвела руку, изо всех сил шмякнула бутыль о косяк.
Бутылка звякнула, но уцелела.
- Может, не надо? - не утерпела Наташка Дрын. Разбиение бутыли травмировало неокрепшие в боях за выживание нервы завсекцией. Зачем? Лучше распить. В Наташке говорило голодное детство, пока еще дающая о себе знать редкими приступами стесненность в средствах; убоясь показаться скупой, Наташка пояснила природу своих сомнений. - Отмывай потом кожу от липкого возня... и на коврик накапает.
Если б Наташка не встряла, Фердуева могла б на первой попытке остановиться, но прекословия себе хозяйка не выносила, еще раз сжала бутылку и запустила на косяк. Бутылка не поддалась, то ли косяк не выказал нужной твердости, то ли бутылка венчала невиданный по успехам прочности технологический процесс, однако пенно обляпанной двери видеть присутствующим не удалось.
- Дай я, - предложил Пачкун, успев ужаснуться. Начмаг на "вы" с Фердуевой, "ты" вырвалось непроизвольно, и только глупец мог надеяться, что Фердуева не обратит внимания на недозволенный перепад обходительности.
Фердуева облила дона Агильяра презрением и шваркнула бутылью о косяк в третий раз. Тут случилось непредвиденное - скорость запуска, длина веревки, ее пластические свойства, плотность воздуха, прогретого дыханием членов приемной комиссии, профиль косяка - все совпало таким образом, что бутылку повело в сторону... наполненную шипучим зеленую стекляшку отшвырнуло против всяких правил и больно ударило близко стоящего дона Агильяра в подбородок зубодробительным тычком.
Происшедшее смахивало на месть, не заставившую себя ждать. Ничего такого Фердуева не замышляла заранее, но... Наташка Дрын бросилась к любимому, ощупывая скулы, норовя запустить руку в рот Пачкуну, чтоб пригоршней выгрести отслужившие зубы. Дон Агильяр поморщился, указательным пальцем провел вдоль десны, успокоился, даже хмыкнул не то, чтоб довольно - кто ж возрадуется, если бутылкой шампанского да по мордасам?! - но примирительно.
Не зря затеяла обмывание двери, не зря! Незабываемое впечатление! Хозяйка не скрывала довольства происшедшим. Не каждый день, не каждому дано узреть, как могущественному начальнику "двадцатки", прикрытому доброхотами с головы до пяток врезают по зубам бутылкой шампанского, запускают с силой молодых рук женщины в соку ноль-семьдесят пять и... вроде обвинить не в чем. Случай! Все видели. Даже, если б зубы сыпанули пассажирами из автобуса на конечной остановке, то не придерешься. Случай! Наташка Дрын оглаживала Пачкуна: счастливая, не хватило ума прикинуть, что не след ей становиться очевидицей печального соприкосновения бутылки и нижней части лица дона Агильяра. Наташка - простая душа, искренне радовалась целости пачкуновских зубов, хихикала, крутилась вокруг начмага, норовила затащить всех поскорее в кухню, чтоб выпить и закусить за обильным рыночно-дефицитным столом.
- Извините, Пал Фомич, - Фердуева приблизилась, лицо гладкое, персиково-нежное, прикоснулась к понесшей ущерб части лица сухими губами, и Пачкун ощутил, как длиннющие ресницы хозяйки квартиры щекотнули щеку. Это не Наташка, беззатейная, безотказная, это другой сорт, захватывающий, даже на деньги не клюющий. Таким не разберешь, чего подавай. Пачкун пробормотал слова прощения, и взоры всех скрестились на болтающейся на веревке бутылке.
Мастер-дверщик шагнул вперед, подцепил бутылку за донце:
- Попробую? - вежливо осведомился виновник торжеств.
Фердуева тепло глянула на утешителя недавней ночи, величаво разрешила:
- Валяйте!
Мастер глянул на косяк, на бутылку, снова на косяк и сообщил, по мнению Фердуевой, вовсе незначительное ускорение предмету забот: встреча косяка и бутылки на сей раз оказалась последней, горлышко отломилось, белопенная струя брызнула на дверь, на стены, окропила ботинки Пачкуна. Начмаг пришел в себя:
- Сегодня все невзгоды на меня! То вздорные покупатели, то травма, то... вот...
Все увидели обычного Пачкуна, уверенного, непотопляемого, добившегося немалого. Достигшего предела мечтаний - финансовой независимости, ненужности считать каждую копейку.
Фердуева сверкнула цыганскими очами. Подруга-охранница тут же слетала на кухню за веником и совком, замела осколки, протерла тряпкой дверь, даже послюнявила, проверяя не липнет ли?