– Тогда придумай сам!
– «Изнасилованные мозги», – торжественно выдал он.
– Фу! Ты хоть можешь это представить? Некрофилией попахивает.
Так появилась никому не известная группировка непризнанных гениев «Изнасилованные куклы». (Честно, я в душе была против такого названия, но нас несло и заносило.)
Мы даже бегло составили план действий на полях новостной газеты. Первое: написать чёрной краской на лицевой стене вуза: «Горбунья любит Аристарха!» Второе: злободневные памфлеты о жизни и выдающихся людях нашего ИКиЯ. Третье... по ситуации.
А ситуация была такова, что мы оба начали засыпать прямо за столом.
Однако я буду не я, если не уберу со стола и оставлю грязную посуду в мойке. Спасибо маман за науку.
Зато мой друг, приборзев, неверной походкой двинулся к выходу.
– Чего посуду за собой в мойку не уносишь? Старикашечка – из попы какашечка, – да, во мне порой просыпается поэт-графоман.
– Э! Я вообще-то твой гость!
– Гость – в горле кость! – заворчала на него. – Имей совесть! Я тебя накормила, я тебя наку... (Так, об этом не будем.) Ты, что, меня совсем не уважаешь?
– Да чего ты завелась-то?
– Тарелку. За собой. Убрал!
– Психичка! – огрызнулся Аристарх, брякнул тарелкой и, не попрощавшись, смылся.
А наутро, когда я подходила к институту, совершенно забыв о наших вчерашних пьяных разговорчиках, моему взору открылась кривая надпись на стене под окнами первого этажа: «Горбунья любит Аристарха!»
Чтоб я, да ещё хоть раз дала этому недоумку косяк!
Глава 2. Красавчик у меня дома
Наши дни
Маман в обеденный перерыв купила мне в подарок сковороду – высокую, добротную, чугунную. Поначалу я возмутилась, что мне придётся тащить домой лишний груз, но смирилась. От такой основательной посудины ни одна хозяйка в здравом уме не откажется.
Гова, я всё больше начинаю в тебя верить. Если ты есть, то ты приколист. Развлекаешься, глядя на нас сверху.
Именно сковороде и именно сегодня предстояло стать главной героиней всего последующего безобразия.
Вечером, по дороге домой, в тёмном закоулке академских корпусов меня подкараулил некто в чёрном капюшоне.
– Жупердилья? – хрипловато и одновременно мелодично прозвучало у меня за спиной.
Жуть, в общем. Такой обманчиво ласковый голосок, как у маньяка-извращенца. Ибо только извращенец выберет своей жертвой меня.
Знаете, как ржут лошади? Так вот, от ужаса я невольно и довольно-таки точно воспроизвела этот звук, да ещё подпрыгнула на месте аки шлёпнутая по крупу кобылка.
– И-и-о-о! – разнеслось по окрестностям.
Божечки... Будь я маньяком, уже окирпичилась бы.
А этот... не знаю, вроде даже не убежал. В темноте я упустила его из виду, но слышала шорох шагов.
Крепкий орешек, видать. Тёртый калач.
В моей котомке с давно истёршейся держалкой нещадно оттягивала руку подаренная мамой чугунная сковорода.
А тут как раз маньяк приблизился совсем непозволительно.
– Жу... – прозвучало в метре от меня.
«Ну, бог, я почти верю, что ты есть...» – подумала я и с разворота припечатала гада.
Аж залюбовалась своей прытью.
Голова маньяка и сковорода в моих руках зазвенели от удара. Пошла вибрация, как звон хрусталя.
Хоба! Да я прирождённый боец!
– А-ай... – согнулся пополам маньяк. И вдруг я услышала жалобное: – Зачем же бить-то? Это же я... – он начал разгибаться, но в тусклом отсвете далёкого фонаря вместо лица я различила только волосы, закрывающие лицо.
«Да ну его на фиг! Не знаем мы таких», – подумала я и замахнулась теперь уже сверху.
Хрясь! – и тушка в балахоне бухнулась на брусчатку.
Мешочек с костями лежал на холодной мостовой безобидно и даже как-то жалобно. Можно подумать, и не маньяк вовсе.
А вдруг я убила его?
Любопытство – это моя вторая натура. Аккуратно, носком туфли приподняла оттопыренный край капюшона маньяка, а там...
Упс. Кажись, меня казнят за убийство родовитого гостя нашего государства. Или принца, если этот Джонс на самом деле не Джонс. Омагад!
А ведь я ещё так молода... Да, горбата, но жить-то всё равно хочется. Как говорится, пятая точка отчаянно верит в чудеса.
– Етишкина ты жисть! – невольно вырвалось у меня.
Я уже говорила, что моя жизнь – это драма с элементами комедии? Забудьте. Моя жизнь – трагедия. Ломаная, ага.
Если любопытство – это моя вторая натура, то жалостливость – третья.
Я взвалила увесистого чувачка в прямом смысле себе на горб и потащила. Тот еле-еле подёргивал ногами, нисколько не помогая этим мне тащить ношу.