Ты поищи там в Радугани эту птицу, — попросил Яшка-Семиряшка. — Без нее очень грустно. Каждый должен увидеть птицу фламинго. А не найдешь, выйди рано-раненько на берег и жди рассвета. Когда-нибудь тебе посчастливится, друг мой, увидеть фламинговый рассвет, нежно-розовый, с нежно-фиолетовым оттенком. Дождись его обязательно.
До свиданья! Наш корабль отправляется к новым островам, где растут редкие растения и живут незнакомые птицы и звери. Привет твоим друзьям. Яшка-Семиряшка».
— Я знаю, — сказал Алеша, когда кончил читать письмо, — Яшка-Семиряшка напишет нам с тобой еще много писем. Он собирается всюду побывать. И побывает обязательно. Потому что он не только любознательный, но и храбрый. Путешественники и ученые должны быть храбрыми. Они то забираются в непроходимые чащи, то поднимаются на скалы, чтобы сорвать какой-нибудь редкий цветок, а то и в мрачные пещеры проникают. Куда им только не приходится забираться!
Идут они и в холод и в зной. И голодают они часто. Опасность подстерегает их всюду. Но они все равно идут, и едут, и плывут. Потому что любят природу и науку, любят познавать тайны.
Такой и мой друг Яшка-Семиряшка. Я ему очень завидую. Мне хочется тоже бродить пешком по земному шару и плавать по океанам. Все самому мне хочется открывать и видеть.
— Зато у нас тут радуганский цветок в грозу расцветает. И дольмены тут есть, — сказал Ярошка. — Ты напиши об этом Яшке-Семиряшке.
— Верно, — согласился Алеша. — У нас здесь тоже есть что открывать. Нам пока хватит. Ты прав, Ярослав Премудрый. Будем открывать.
На улице уже стемнело. Перестал дождь, может, завтра будет хорошая погода?
Вера Николаевна позвала Ярошку ужинать, и Алеша снова остался один. Он зажег старую керосиновую лампу, которую нашел у бабушки Анисьи на чердаке. Ему нравилось сидеть под лампой. Все тогда становилось в полумраке таинственным и даже печальным, и Алеша сочинял стихи. Оттого, может быть, и получались они у него печальными?
В доме все уже уснули. Тихо. Только скрипит перо. Алеша сочиняет стихи.
«Ррр-мяу!» — Это кот Мацуп вежливо извещает Алешу: «Я пришел! Ты не соскучился по мне?» Обычно Алеша весело восклицает:
— А, Мацуп, где же ты пропадал? Пришел наконец! — И Мацуп, довольный такой встречей, ложится в конце дивана вверх животом. Он усердно вымывается языком и с гордым видом укладывается спать. Здесь его место, отсюда его не выгонят, твердо знает он. Даже коту важно иметь свое место на земле.
«Рру-мяу», — снова произнес Мацуп у двери, ожидая, когда пригласят его в комнату. Но в ответ он услышал сердитое:
— Не до тебя тут, Мацуп. У меня стихи не получаются, а ты мешаешь. Уходи.
И Мацуп обиделся. Так с ним еще никогда не разговаривали. Его все любили за его характер и за то, что был он красивый. Пушистый, дымчатый, с синими глазами. «Какой неправдоподобный кот, — говорили все. — Подумайте, у него синие глаза!» Что же тут удивительного? У Даренки зеленые глаза, а Мацуп не удивляется.
Все непривычное кажется странным и удивительным. Всех удивляло имя Мацуп.
— Бывает кот Дымок, или Пушок, или Васька, а тут Мацуп! Иностранец он, что ли? Кто назвал его так? — допытывались люди.
Назвали, и все. А пока разбирались, бывают ли у кошек такие имена или не бывают, Мацуп привык к своему имени, и все привыкли.
Он и по характеру не был ни на кого похож. Ему, например, нравилось ходить с людьми к морю. Сядет у воды — добычу высматривает. Долго сидит и вдруг бултых в воду — может, рыба проплыла? Потом лапки на берегу старательно отряхивает. Не любит, когда они мокрые.
— Странный Мацуп, — говорили соседи, — удивительно смотреть, как он к морю идет.
Кому что удивительно. То, что людям кажется необыкновенным, Мацупке или Кирюхе не кажется так. А обыкновенное кажется им необыкновенным. Или вот банан. Посмотришь на него — настоящее дерево. Листья широкие, огромные, ствол толстый, и все равно ученые называют это огромное растение травой. Необыкновенное явление: банан и вдруг — трава! Но сам банан знает, что он трава, и считает себя травой. Так же как считает себя травой обыкновенный клевер. Важно, с точки зрения кого смотреть. Муравью и клевер кажется деревом.
Так рассуждал Алеша после ухода Мацупа. Он любил рассуждать, или, как еще говорят, философствовать и писать потом философские стихи. Сейчас ему захотелось написать стихи об удивительном и обыкновенном, которое встречается все время. Но почему-то не находилась нужная рифма, чтобы складно было. Он засмотрелся в открытую дверь, будто оттуда может появиться рифма. Вместо рифмы снова появился Мацуп.
«Рру-мяу! — тревожно произнес он. — Мне страшно. Там кто-то есть. Слышишь? Ррру-мяу!» Алеша пошел за Мацупом. «Вдруг, — подумал он, — змея заползла или зверь какой запрятался? Ведь кругом лес и горы. Лучше уж проверить».
Он осмотрел все в коридоре — ничего нет.
«Ррру-мяу! — возразил Мацуп, еще сильнее выгибая спину. — Я видел, поищи, пожалуйста!»
Но ничего не находилось, и Алеша понял, что Мацуп пошутил над ним. Он просто изображал страх и совсем не боялся. За это Алеша назвал его мистификатором.
Утром Мацуп проснулся, серьезно посмотрел на Алешу и сказал:
«Рру-мяу! Доброе утро. Как спалось?»
Утро было доброе, солнечное, и Мацуп ушел на улицу. Был он серьезным и степенным, каким привыкли его все видеть. Алеша подумал: «Никто даже не поверит, что Мацуп пошутил вечером надо мной». И никому не стал рассказывать про кота-мистификатора. Одному Ярошке рассказал — тот поверит.
— Никому не говори, — сказал Алеша, — но теперь я убедился: все звери немножко люди. Они способны и обижаться, и радоваться, как люди. И даже шутить. Мацуп умный, я понял давно. И Кирюха тоже умный. Иногда я слежу за Кирюхой — получается, как в немом кино. Он ходит, что-то делает, только сказать не может. Мне хочется всегда разгадать, о чем он думает. Давай-ка мы с тобой понаблюдаем за ним. Журавль — интересная птица. Мне хочется записать потом в свою книжку все про него и назвать эту запись «День Кирюхи».
И они стали наблюдать за Кирюхой.
С утра он отправился к речке Радужнице, забрался в воду, наловил мелкой рыбешки, поел и зашагал домой медленно, спокойно, очень уважая себя. Больше он никуда не уходил. Стоял у своего гнезда на одной ноге и видел журавлиные сны.
Рядом переговаривалась курица Чернушка со своим единственным цыпленком Горемычным. Остальных недавно унес ночью хорь. Бабушка Анисья не успела помочь Чернушке. Выбежала на ее крик и увидела, как она мечется по двору, а за ней семенят цыплята, не одиннадцать, а пять.
«Наверное, хорь побывал во дворе, — подумала тогда бабушка Анисья. — Надо спрятать цыплят в коридор».
Пока готовила им место в коридоре, хорь еще унес цыплят. Один только и остался!
— Ах ты, Горемычный! Дай я тебя спрячу, хоть ты один жив будешь.
Куда там! Чернушка так испугалась, что даже от бабушки Анисьи забилась под крыльцо и сидела под крыльцом, пока та не ушла.
В это время из-под садовой калитки выполз хорь — пришел за последним цыпленком, за Горемычным. Чернушка загородила Горемычного. А тому и страшно, и любопытство одолевает. Вытянул шейку, доглядеться хочет, что это за чудовище, которое пожирает цыплят. Хорь нацелился на него, но сразу отпрыгнул, потому что Чернушка яростно набросилась на него и закричала так страшно, что хорь испугался. До самой лазейки в калитке преследовала его Чернушка, защищая своего Горемычного. А он стоял на месте, еще испуганный, вытягивая сбою шейку, чтобы видеть зверя. Чернушка вернулась и спрятала Горемычного под крыло. Она и днем не отпускала его от себя, а к вечеру забрала его на насест. Не увидела бы этого бабушка Анисья, она бы и слушать не захотела, что цыпленок на насест поднялся. «Такого еще не бывало», — сказала бы она. Но, оказывается, и небывалое бывает. Привела Чернушка Горемычного к насесту, его внизу поставила, а сама стала подниматься по доске вверх, зовет цыпленка за собой. Несколько раз показывала она ему, как надо подниматься наверх. И он сообразил наконец, пошел за своей мамой. Там на насесте она и спрятала его под крыло.