Невестка в голос причитает:
— Ой, маменька, скажи, чего желаешь ты перед смертью? Все я выполню.
А свекровь в ответ:
— Желаю я, чтобы позволила ты мне двор подмести, грядки в огороде желаю выполоть да еще обед приготовить.
Невестка не посмела отказать ей. Встала свекровь, двор метелкой подмела, щи сварила, как варила до невесткиного запрета — всем на удовольствие. И грядки с огурцами выполола. Сразу поздоровела свекровь. И уже не ходила она — рысью бегала. А невестка на нее злобилась за то, что не исполнилась ее задумка. Задумала она свекровь извести. Она-то понимала, что нет для свекрови хуже остаться без дела. Без дела она в тепле и холе померла бы.
Всю жизнь мне рассказ этот помнится, — закончила бабушка Анисья, — потому что я бы тоже не прожила долго без дела, без заботы.
— Это верно, — подтвердил дед Ведун, — нам без дела не жизнь.
Помолчали. Еще слышней стало, как распевает свои песни самовар.
— Бабушка, спой мою любимую песню, — попросил Алеша.
Он любил слушать, как поет бабушка. Все любили ее слушать: она хорошо пела.
Бабушка Анисья даже глаза закрыла, вся в песне душой была, и раскачивалась чуть-чуть в такт песне. Всем немного грустно стало от задушевной песни, но слушать ее хотелось долго-долго, и каждый думал, мечтал при этом о чем-то своем. Потому что у каждого есть своя мечта. Ярошка мечтал найти цветок радуганский и принести его своей маме — Даренке. Дед Ведун сказал, что этот цветок от тоски-грусти излечивает, а не только открывает тайны природы. А Ярошке хотелось видеть маму веселой. У Алеши — своя мечта. Он мечтает путешествовать по неведомым землям, открывать неоткрытое. Даренка мечтала о другом. Ей хотелось, чтоб на всей земле цвели розы. А вот бабушке Анисье виделись брянские леса и село Добрыничи, где она жила раньше. Бабушка Анисья допела песню и сказала вслух о своей мечте:
— Мне бы тоже найти какой-нибудь цветок-радугань, про который дед Ведун говорил. Или такую незабудку, чтобы наяву все прошлое повидать.
Вот закрываю я глаза, и сразу видятся мне картины всякие. Больше всего весна ранняя. Наверное, оттого, что здесь она совсем другая. Видится мне: едем мы на санях в половодье, снег не совсем стаял, вода кругом. Серые тучи невеселые повисли. Из разливов-заливов тополя островками-башенками высятся. А на них темнеют первые грачи. Едем, едем, то медленно, то рысцой.
«Но-о-о! Но! — покрикивает на лошадь отец. — Да иди ж! Поторапливайся!»
Смеркается. Того гляди угодишь в яму с водой. Плетется лошаденка, проваливается в снегу.
«Да но! тебе говорят!»
К вечеру холодеет. Воздух ломкий, замороженный. Вдохнешь, будто воду с тонкими ледышками проглотил. Хорошо-то как! Свежо.
А то закрою снова глаза, и вот братья мои мне привидятся, Кузя с Егором. Веселые они были, добрые, шутники, одним словом. Помню, в старое время приехал в свое поместье добрыническое владелец, на охоту. Он за границей жил. Сижу это я, как сейчас помню, кружева вяжу. Глядь, Кузя с Егором бегут ко мне. Оба такие смущенные. Говорят: «Аниска, чудо-то какое мы сейчас видели. Пойди и ты посмотри. Подойдешь к барской двери, нажмешь на кнопку — дверь отворяется и выскакивает оттуда Не-мал-человек-под-потолок-росту. «Чего изволите вам?» — так он спрашивает. Странно нам стало, дивно. Это прямо чудо какое-то. Пойди сама погляди на того человека».
Мне тоже дивно было слушать братьев. Захотелось увидеть, какой он, тот Не-мал-человек-под-потолок-росту. Подошла я к барской двери, кнопку нажала да еще придерживаю ее подольше. Тут и выскочил он, Не-мал-человек. Громадный такой. Верно сказано, под потолок росту. «Чего изволите вам?» — спрашивает. Увидел нас — рассердился сильно, а мы с Кузей и Егором бежать! Запомнился он мне. Богатырь настоящий, не сказочный. Только надо сказать, жила в нашем селе когда-то Марфа Голикова — то уж богатырша! Почище Не-мал-человека.
— Бабушка Анисья, расскажите про Марфу Голикову. Расскажите, — пристал к ней Ярошка.
— Ну так что ж, и расскажу, — согласилась бабушка Анисья. — Бывало, эта Марфа с братьями привезет зерно на мельницу, братья еле вдвоем мешок снимут с повозки, а она одной рукой подхватит его под мышку и несет легко.
— Бабушка, не может быть! — не поверил Алеша.
— Я правду говорю. Потому что я очевидец тому. Да что там! Марфа не то еще вытворяла. Помню, на праздники у нас кулачные бои устраивали с соседней деревней. Потеснят наших мужиков соседские, кудеярские, тут и является Марфа. Во все стороны разбросает кудеярцев, за ней и наши мужики бросаются на противников и гонят их. А если ослабеет кто в кулачном сражении или не захочет драться — ложится тот на землю. И никто не тронет его. По нашим русским законам лежачего не трогают. Крепкое было правило: не тронь слабого!
— Справедливый закон — не бить слабого, — вмешался в разговор дед Ведун. — Даже зверь соблюдает такой закон. Он тоже благородно поступает. Надо только слабому сразу показать вид противнику, мол, не в силах больше драться. Каждый зверь и птица по-своему это показывает. Вот чайка, к примеру, наклоняет голову, уязвимое место подставляет врагу, темечко. И победитель понимает, что это значит. Не обидит, не клюнет. Соблюдает закон: побежденного нельзя обижать. И драка прекращается. Но это только у родственных птиц и зверей. Волк, к примеру взять, зайца не пощадит, как бы тот голову свою ни клонил. А вот между самими волками такое бывает: когда один ослабеет в драке, он сдается на милость сильного, подставляет ему шею. Сдаюсь, стало быть. И сразу тут у них наступает мир.
А то еще есть птицы, которые ложатся и распускают по земле крылья. Признают побежденными себя, сдаются. Каждый по-своему. Но везде правило: «Не бей лежачего. Не тронь слабого». Человеку нужно крепко запомнить это правило.
Дед Ведун улыбнулся по-доброму, и его светло-голубые глаза стали еще светлей. Они от солнца выгорели там, высоко в горах, где ближе к солнцу.
— Бабушка, спой еще одну песню, веселую, — попросил Алеша, — а то я завтра уеду и долго не услышу твоих песен. Спой!
И снова бабушка Анисья не заставила себя уговаривать, она запела другую русскую песню, с веселым напевом. Эту песню знал и Ярошка, и дед Ведун, и Алеша, и Даренка. Они все вторили бабушке. А пелось в песне про то, как на переправе сидела Дуняша и ждала друга своего, чтобы перевезти его на другой берег. И пришел тут к речке Дуняшин отец, просит перевезти, а дочка в ответ: «Перевезла бы я, мол, тебя, батюшка, да нет перевозчика». Ярошке больше всего нравится припев, очень задорно поет его бабушка Анисья:
Волшебная сережка качается весело, в такт бабушкиному напеву, и веселый красный лучик от красного камешка так и дрожит на свету. Даже разрумянилась бабушка от веселого напева.
— Еще, бабушка Анисья, еще! — просит Ярошка.
И она снова поет. А Ярошка вдруг взглянул на нее удивленно и переспросил:
— Правда? Правда, соловушка не поет?
Все подхватывают припев и только улыбаются притворному Ярошкиному удивлению. Ярошка тоже поет и оглядывается на Алешу — хорошо, мол. Ему самому смешно оттого, как он удивляется бабушкиному припеву. Лицо у него лукавое, веселое, и вопрошает он все удивленнее:
— Ой, правда, соловушка не поет? Правда? — А сам вот-вот расхохочется от радости.
Вдруг на веселый припев явился Кирюха. Он любил песни и музыку, как все журавли.
— Кирюха пришел! — закричал Ярошка. — Смотрите, дедушка, Кирюха пришел!
Дед Ведун и сам увидел журавля.
— Журка, журавка! — ласково позвал он и улыбнулся радостно.