– Ты носом крутишь, как ищейка. Это собака такая, Егоровна, не напрягайся. Я подушился красным «Барбарисом» сегодня утром, чтобы понравиться моей и твоей, Егоровна, дочке Машеньке. А вчера душился водичкой дедушки Жио, в просторечии «Аква Жио»… Менял каждый день одеколоны. А также портки, пинжаки… Потому что хотел, старый идиот, – он выдохнул, – фу-у-у… понравиться… Ну, я думаю, ты уже в курсе.
Я постаралась сосредоточиться на нем, а он довольно ловко встал на связанных ногах. Они были связаны чем-то, мне показалось, оранжевым с зелеными огоньками, но я не успела рассмотреть чем. Он пошатнулся, крякнул и попросил растерянную Машу:
– Доченька, усади мамашу на что-нибудь твердое, а то она собирается на некоторое время нас покинуть. Вот видишь, Егоровна, какой у нас с тобой опасный возраст. Чуть что – на свидание с вечностью, пока только временное. Ну как, не полегчало? – Он нес всю эту ахинею, а сам, с трудом дотянувшись до пластиковой бутылки с водой, лил теперь эту воду мне прямо на голову.
– Эй, ты что? – Я услышала свой голос, как мне показалось, бодрый и резкий.
– Мам, тебе плохо, да? – Испуганный голос Маши служил мне ориентиром в потемневшем пространстве. Я уцепилась за него и стала пробираться к свету. Что же там моя бедная Маша одна будет делать с возникшим словно из небытия Соломатьком, который, оказывается, «чуть не влюбился» в собственную дочь!
– Егоровна, завязывай тут… звуки всякие издавать… стонать и мычать! – Похоже, Соломатько тоже напугался не на шутку, потому что рука, которой он поливал меня водой, дрогнула, и все содержимое бутылки вылилась мне за шиворот свитера. – Вот видишь, какая ты эгоистка. Такой исторический момент подмочила, встречу на Эльбе, можно сказать!
Я вроде бы засмеялась, а Маша почему-то заплакала.
– Не плачь, Маша, – хотела сказать я, но не услышала собственного голоса.
Все остальное мне уже досказывала Маша через несколько часов. Я пришла в себя, открыла глаза и сразу уснула, прямо там, на мягком ковре в комнате, где Машка заперла Соломатька. Маша просидела со мной все эти несколько часов, держа меня за руку и, как говорит, ни на секунду не сомкнув глаз, – боялась, что я помру. А Соломатько мирно сопел рядом. Часа через два он проснулся, охая, перевернулся на другой бок, почесался (Маша развязала ему руки, когда он уснул), сказал Маше:
– Красивая у тебя мама была в молодости, Маша, – и, не дав ей возмутиться, удовлетворенно добавил: – А сейчас еще красивее. А ты совсем на нее не похожа, но тоже очень красивая. Ты – моя дочка, Маша!.. – И снова уснул.
Вот это был настоящий шок. Я не знала. Я не могла даже предположить, что Маша так похожа на Соломатька. Много лет назад я очень хотела забыть Соломатька, и все никак не могла. А потом как-то обнаружила, что уже совсем не думаю об этом. Попыталась вспомнить его когда-то ненаглядное лицо и – никак! Уже позже, когда я попыталась понять, как же это произошло, я открыла такой простой рецепт, что даже стыдно им делиться. Рецепт, как, расставшись с любимым, самым любимым человеком не по своей воле, не сойти с ума, не застрелиться и не прыгнуть в окошко.
Как-то поздно ночью, ложась спать, я смотрела на маленькую, беспомощную, сердитую во сне Машу, и вдруг мне пришла в голову такая простая и страшная мысль, что я вернулась на кухню, зажгла свет и посидела там немножко, чтобы не оставаться в темноте с этой мыслью. Если меня не станет – вдруг поняла я, – то Маша, может, и не пропадет, но будет несчастна, очень несчастна.
Я представила себе, как какие-то чужие люди берут ее за ручку, куда-то ведут, а маленькая Маша, еще не понимающая слов, покорно топает, озираясь в поисках меня. А меня нет – я умерла от любви к Соломатьку. Обычно Маша просыпается утром и с закрытыми глазами ищет меня, ищет теплое, сладкое молочко и, укладывая ножки мне на живот, сосет молоко и сладко досыпает вместе с мамой, большой и надежной. И вот однажды маленькая Маша просыпается, ищет меня, а я прыгнула в окно от любви к Соломатьку… Маша садится ночью в кровати, чуть покачиваясь, и отчаянно повторяет свое первое и самое важное слово-. «Амма! Амма!», а эта самая «амма» застрелилась из чего-нибудь оттого, что не справилась с роковыми страстями.
Никогда раньше я не понимала, что хочу жить долго. А уж с Соломатьком, без него, с кем-то другим или вдвоем с Машей – это детали, не меняющие сути. Жить! Какое там – из окошка…
Вот так ненаглядный Соломатько вместе со своим ненаглядным лицом и всем остальным исчез из моей жизни – поскольку активно мешал мне хотеть жить. А следом – исчез из души и памяти. Коротка девичья память – и слава богу. Немногочисленные фотографии Соломатька я как-то в сердцах, когда еще переживала разрыв, отвезла к маме. Потом все было недосуг забрать, потом не знала, как все объяснять Маше, которая вопреки обычным представлениям о детях, растущих без отца, не только не стояла у окошка и не звала папу, но даже не очень настойчиво интересовалась, где он и что он. Ну, нет его и нет, далеко он, и ладно. Ведь ребенок знает только то, что знает, что имеет, в таком мире он и живет, к нему и приспосабливается. Что-то я объясняла Маше, она кивала и верила, и вполне удовлетворялась моими ответами. Так мне казалось…
Ведь сейчас у многих детей к школьному возрасту из двоих родителей остается один – мама. Самый возраст разводов – когда за шесть-семь лет совместной жизни папочки озверевают от семейного быта, магазинов, детских болезней и всего тиранического детского мира, когда надо делать вовсе не то, что хочется, а что нужно и полезно маленькому тирану – гулять в плохую погоду, выключать телевизор на самом интересном месте, тратить на малыша невероятное количество с таким трудом добываемых денег, высиживать по два часа на глупых и скучных утренниках…
И все же проблему неравенства во дворе Маше первый раз пришлось решать, когда ей было лет пять. Я уже работала на телевидении, получала вполне приличные деньги. Мы только-только расстались с нашей уютной, но тесноватой для двоих крохотной хрущебкой и переехали в замечательную новую квартиру в нашем же районе, но на берегу Москвы-реки, с просторными комнатами и окнами на три стороны света: юг, восток и запад. Сбылась моя многолетняя мечта о солнечной квартире, в которой к тому же можно, к примеру, прохаживаться, и включать ночью телевизор и компьютер со звуком, и говорить по телефону тайком от Маши, и, наконец, душиться и брызгать волосы лаком за туалетным столиком, а не на лестничной клетке.
И вот как-то раз Маша гуляла в новом дворе и в присутствии потрясенной бабушки спокойно ответила соседскому мальчику, спросившему ее: «А твой папа где?» – «В Караганде! А твой – в тюрьме, я знаю!» – и дала мальчику в ухо, сильно и больно. Мама моя, Машина бабушка, тогда очень расстроилась. Родители мальчика, милые интеллигентные люди, на Машу не обиделись, но в гости больше не звали.
Я же поняла, что новая прекрасная работа не должна заслонить от меня Машу и нельзя отдавать ее на воспитание бабушке. Хочешь своего ребенка понимать и влиять на него – расти его сама. С того дня я постаралась – в ущерб всем симпатиям и общениям – после работы ни на секунду не задерживаться, отложила просмотры модных спектаклей до того времени, когда до них дорастет Маша. И заодно станет понятно, что было просто модно и потому увяло за полгода, а на что действительно стоит тратить драгоценное время и деньги.
В ближайший летний отпуск я поменяла планы и не поехала с другом в Грецию – все равно я уже решила, что друг этот после поездки получит отставку и что продолжать с ним отношения я не буду. Вместо этого я увезла Машу в отпуск на тихое озеро в Забайкалье и посвятила все время общению с быстро повзрослевшей за тот год, что я набирала высоту на своей великолепной работе, дочкой. Кроме удовольствия и чудесного отдыха, я еще пришла к неожиданным выводам.
Просто Маша росла совсем не такой, какой хотела видеть ее я и уж тем более бабушка. Мне даже показалось, что ее задатки гораздо лучше, интереснее, чем то, что могли бы мы ей дать сознательно. С точки зрения психолога, Маша наверняка получила бы высший балл. Неожиданно уверенная в себе, достаточно равнодушная к боли, как физической, так и душевной, выносливая, смешливая, однозначный лидер и одновременно здоровый индивидуалист – вот такая получилась у нас с Соломатьком дочка.