— С ним всегда получается такая политика. Думаете, на работе у нас как было? Мы начальства и то меньше стеснялись, чем Мишку Шевелёва. Вот какая у него политика!
Сергей Кудрявцев торопил:
— Ладно. Некогда. Пошли, «политика», за бруском.
Михаил Шевелёв остался. Он взял стул, сел перед моделью и спросил Журавленко:
— Не помешаю?
— Нисколько. Я чай поставлю. Выпьете со мной?
— Спасибо, выпью чашечку. А расчёт дали проверить?
— Вчера вечером отвёз.
Пока Журавленко ставил чайник, чистил зубы, умывался, пока ходил в булочную и «Гастроном», Михаил Шевелёв сидел перед моделью и разглядывал ее.
Когда вернулся Сергей Кудрявцев с новым железным бруском, Журавленко ещё не было дома.
— Садись-ка рядом, Сергей.
Кудрявцев сел рядом с Шевелёвым.
— Объясняй.
Сергей Кудрявцев начал объяснять. Послушали бы, как лихо начал!
Он объяснил, что из контейнеров кирпич попадает в загрузочный аппарат, оттуда подаётся в телескопическую трубу, что в ней и в других трубах глазки сделаны для того, чтобы не застревала кирпичная пыль и щебёнка, а заодно и для контроля. Затем он показал устройство нескольких приборов, в том числе и приборчика, который даёт сигнал машине подняться выше, как только ряд уложен.
— Погоди, — перебил Шевелёв. — А что это под ним за механизм? Он для чего?
— Как для чего? Тут, брат, хитрое устройство. Может, он регулирует подачу… Может, он…
И заплавал Сергей Кудрявцев, как плавают школьники по морям и океанам, стоя в классе у карты, когда не знают, где найти нужный остров.
Ещё минута — и готово, совсем утонул бы. Но вошёл Журавленко с покупками:
— К столу, пожалуйста. Несу чай.
Сергей Кудрявцев в два счёта застлал газетой письменный стол, придвинул стулья и развернул покупки.
Сели пить чай.
— С сегодняшнего дня, Иван Григорьевич, у вас ещё один помощник — вот эта самая личность, — представил Михаила Шевелёва Сергей Кудрявцев. — Можете всё ему доверить, — свой.
— Да, великое дело — свой, — сказал Журавленко. — Иногда побудешь с человеком час, и тебе уже ясно: это свой. Иногда рядом с человеком живешь, годами рядом работаешь и всё-таки в свои не запишешь.
Не сказал он только о том, что не сегодня, а раньше и без всяких рекомендаций он записал бы Шевелёва и в свои, и в помощники.
Но помощник вначале мало помогал. В свободное от курсов время он сидел перед моделью и задавал вопросы.
Журавленко подробно отвечал, рассказывал, как что устроено.
Михаил Шевелёв слушал, слушал, потом говорил:
— Не понимаю. Не вижу, что там внутри.
Пришлось развернуть ему чертежи.
И начал Михаил Шевелёв сравнивать каждую деталь на чертеже с тем, во что она превратилась в модели.
Когда по дороге из школы Маринка и Лёва заходили к Журавленко, они видели, что Сергей Кудрявцев работает так, что «смотреть жарко», да ещё с весёлой шуточкой; видели, что Ивану Григорьевичу рядом с ним легко и весело.
А Михаила Шевелёва не слышно и здесь. Когда двоим бывает трудно справиться — подойдёт и поможет. Но большей частью он сидит за чертежами — и ни с места.
И в который уже раз, Маринке было обидно за папу. Ну почему он у неё такой медленный и такой тихий?
Глава двадцать пятая. Одноклассницы и одноклассники
Ребята заметили, что Лёва держит Маринкин портфель, пока она одевается, что вместе они выходят из школы. И вдруг в раздевалке, у дверей на улицу, Маринка и Лёва услышали:
— Жених и невеста! Жених и невеста!
Лёва побледнел. Невыносимо ему стало от этих слов, нестерпимо.
Он рывком обернулся и увидел, что ближе других стоит к нему Лёнька Грибов: красные щёки, нос в веснушках, школьное прозвище — Мухомор.
Грибов улыбался так, что щёки придвигались к глазам, оставляя узкие щёлочки, и тянул ещё:
— …веста!
Со всей силой Лёва толкнул его к двери Маринкиным портфелем, который как раз держал в правой руке:
— Выходи!
Грибов выскочил из школы — и бежать… Лёва, с зажатыми под мышками двумя портфелями, бежал за ним:
— Стой, Мухомор! Всё равно догоню!
За Лёвой бежали и дразнившие и не дразнившие его мальчишки.
Маринка, задыхаясь от какого-то особенного, противного стыда, стояла на ступеньках школьного подъезда и кричала вдогонку:
— Отдавай мой портфель! Просили тебя брать?! — Это для того, чтобы девочки поняли, что уж, во всяком случае, не она добивалась, чтобы держали её портфель.
А девочки насмешливой стайкой окружили Маринку и ехидничали:
— Жених и невеста — вот и берёт!
— Ну, ясно, потому и берёт!
— Сами вы! — крикнула Маринка и поняла, что кричит совсем не то.
Она хотела ответить похлеще и не нашлась… и побежала куда-то в сторону, чтобы не подумали, что она торопится за Лёвой Кудрявцевым.
Она сама не заметила, как выскочила на мостовую, едва не угодив под машину. И в ту же секунду услышала, как ахнули и вскрикнули от ужаса девочки.
Машина проехала, оттолкнув Маринку дверцей, которую приоткрыл водитель, чтобы захлопнуть как следует.
Перед Маринкой мелькнул низкий лакированный кузов, на нём крупные буквы «ХЛЕБ»; и не столько от толчка, сколько от испуга, она упала назад, на тротуар.
Она не чувствовала ушиба и могла бы встать, но не вставала.
К ней бросились девочки, только что кричавшие «Жених и невеста», наклонились над нею, присели на корточки, начали тормошить и ласково звать:
— Мариночка!
— Тебя ушибло?
— Ой, это из-за нас! Из-за тебя, Люська. Ты первая начала! Ну скажи, ты живая, Мариночка?
Маринка лежала с закрытыми глазами и молчала, как неживая. Только слёзы обиды просачивались сквозь сжатые веки, текли к ушам и повисали на мочках, как стеклянные серёжки.
— Мёртвые не плачут, — сказала большеголовая рыжая девочка.
А чёрная, как воронёнок, в страхе зашептала:
— Может быть, эти слёзы накопились раньше, когда мы говорили «Жених и невеста!» Ой, ну что мы ждём? «Скорую помощь» сейчас же надо!
— Не надо, — слабым голосом сказала Маринка.
Она села, всхлипнула и открыла глаза.
Девочки, тоже всхлипнув, но уже от радости, начали помогать ей встать на ноги и наперебой спрашивали виноватыми голосами: больно ей стоять? Руку поднять больно?
— Не ваше дело, — ответила Маринка и постояла, пока девочки отряхивали снег с её пальто.
Чёрненькая, как воронёнок, призналась:
— Ой, у меня до сих пор бьётся сердце!
— Потому что много вы понимаете! — сказала Маринка. — Мы вместе с Кудрявцевым ходим оттого, что нам надо к одному человеку.
— Какому человеку? — сразу заинтересовались девочки.
— Больному?
— Пенсионеру?
— Ухаживать, да?
— Сами вы больные, — ответила Маринка, загадочно улыбнулась и вытерла слёзы.
— А кто он?
— Ну скажи!
— Он? — Взгляд Маринки стал ещё загадочнее. — В том-то и дело, что это можем знать только мы.
Она сказала это и пошла, чуть прихрамывая.
Девочки не крикнули ей на этот раз ни «задавака», ни «подумаешь», как крикнули бы после такого ответа в любой другой день. Они окружили её и пошли с нею.
Маринка могла бы не хромать. Никакого ушиба и никакой боли она не чувствовала. Ей было стыдно и неловко, что она так идёт, но изменить вдруг походку было ещё более неловко. И она продолжала прихрамывать.
Пройдя два квартала от школы, девочки не разошлись, как обычно, в разные стороны. Все заявили, что проводят её до самого дома, где живёт «этот человек».
Маринка остановилась:
— Не имею права идти дальше, пока вы не отойдёте. Я дала этому человеку честное слово.
От удивления девочки остановились.
И Маринка, прихрамывая, пошла одна. Она знала, что её одноклассницы смотрят ей в спину, и чувствовала себя одновременно и жертвой, и обманщицей, и победительницей.