Сейчас пожар не угрожал всему селу. Дом стоял на окраине, особняком. Ветра не было, и искры не попадали на соседние дома, отстоящие на большом расстоянии от горящего строения.
Приехала из Костино пожарная машина. Пожарные торопливо протянули шланг к колодцу, начали сбивать огонь водой. Но это уже мало помогало. Прямо из огня выскочил Куделя, здоровенный мужик, носивший всегда широкую черную бороду. Теперь борода его обгорела и была рыжей.
— Не нашел! — крикнул хрипло Куделя. — Никого нету там. Все углы обшарил.
— Там он, там! — кричала тетя Груня, вырываясь вперед. — Гришенька мой!
Ей удалось вырваться, и она бросилась в огонь. Через минуту появилась, объятая огнем. Женщины начали сдирать с нее горящее платье, сбивать огонь.
Огонь со свистом и треском поедал сухое дерево. Прошло еще немного времени, и обрушилась кровля. Тетю Груню, все еще кричавшую: «Гришенька! Гриша!», посадили в машину и увезли. Шипела вода, сильной струей направляемая из брандспойта. Люди начали расходиться. Я вспомнил, что меня ждет Мишка, и тоже, вскинув рюкзак за плечи, пошел по направлению к Медведково.
Огненные отсветы некоторое время еще были видны на деревьях. Но потом и они исчезли. Стало совсем темно. Пробираясь между кустами, я услышал вдруг чей-то сдержанный плач.
— Кто здесь? — спросил я, сам изрядно испугавшись.
Ответа не последовало.
— Кто здесь? — спросил я дрожащим голосом еще раз.
И тогда раздался рев. Самый настоящий мальчишеский рев:
— Ыы-ы-ы! Ыы-ы-ы!
Я нагнулся и увидел, что под кустом лежит, свернувшись калачиком, мальчик. Совсем маленький. А может, в темноте он мне таким показался.
— Чей ты, мальчик? Зачем сидишь здесь? — спросил я.
В ответ послышался только рев, который усиливался по мере того, как мальчик приходил в себя и убеждался, что он не один в этом страшном и темном лесу.
— Успокойся, пойдем к маме. Ты знаешь, где твоя мама?
— Не-е…
Наконец-то мальчик произнес первое слово.
— А как тебя зовут?
— Гри-ша, — вымолвил мальчик.
Гриша! У меня перед глазами стояли еще охваченный пламенем дом и тетя Груня, умоляющая спасти ее мальчика. А он вот где сидит. В темноте я и не узнал его.
— Вставай, Гриша, — сказал я. — Пойдем домой.
Я осекся, вспомнив, что у мальчика уже нет дома.
— Пойдем, — поправился я. — Поищем маму. Здесь холодно. Ты, наверное, и есть хочешь.
Я порылся в рюкзаке, достал кусочек хлеба и мяса. Гриша охотно взял все это, но, пожевав немного, опять насупился. Я снова пообещал ему найти маму.
Мальчик покорно поднялся, и, взяв его за руку, я пошел к дороге. Я нарочно свернул в сторону, чтобы не проходить мимо пожарища. Вид этого места мог плохо повлиять на мальчика. Тем же путем, позади огородов, я вернулся домой.
Дома мама уже хлопотала, разогревая ужин. Она ворчала себе под нос, жалуясь на кошку, которая опять стащила из супа кусок мяса.
— И как она туда попадает? — недоумевала мама. — Ведь все закрыто крышкой. Придется в следующий раз убирать суп в чулан.
Когда я открыл дверь, мама обернулась и сказала:
— Наконец-то. Я уже вся извелась. Где ты пропадаешь? Тут такие страсти. Дом сгорел. Ты, поди, там был, на пожаре?
— Там, — ответил я и, пропуская Гришу, добавил: — Мама, я Гришу привел.
Мама, наверное, ничего не поняла. Потому что она посмотрела на меня спокойным, равнодушным взглядом (чего ей волноваться, ведь ее сын был теперь дома) и спросила:
— Какого Гришу?
— Гришу Смагина, — ответил я. — У них дом сгорел. Маму его в больницу увезли. А Гриша…
Вот теперь только мама все поняла.
— Господи, где же ты его взял?
— В лесу. Он под кустом лежал. Свернулся калачиком, лежит и плачет.
Мама засуетилась:
— Надо ж его покормить, он измучен и голоден.
Мама поставила на плиту молоко, чтобы сварить манную кашу.
— А как же его мама? — спросила она. — Мне говорили, что она уверяла, будто мальчик остался в доме.
— Гришкина мама ничего не знает, — ответил я.
— Тогда я побегу, — сказала моя мама. — Зайду на почту. Надо хотя бы позвонить в больницу, чтобы ей передали, что мальчик нашелся.
Мама собралась и ушла, поручив мне доварить кашу и накормить Гришу. Вот тебе и раз! Ни с того ни с сего я превратился в няньку. Хорошо еще, что Гришка сидит смирно. Он, наверное, очень испугался всей этой передряги с пожаром и еще не пришел в себя. Брови свел к переносице, губы поджал. За все время, как к нам пришли, ни слова не произнес. Только глазами из стороны в сторону поводит, словно ждет чего-то. Если он всегда такой неразговорчивый, то это даже к лучшему: не будет донимать лишними вопросами. Подумав так, я взял ложку и стал ворошить кашу в кастрюле. Она уже попыхивала на плите.