Проводив их глазами, караульный солдат снова присел рядом с Синдо:
— Ты что — японка, что ли?
— Нет. Я — кореянка.
— А по-ихнему лопочешь дай бог. Говорили-то об чем?
Не ответив, Синдо попросила застегнуть ей болтавшийся ворот гимнастерки. И когда солдат управился с просьбой, она попросила поправить ей и волосы. Тот недоуменно пожал плечами, нерешительно и осторожно коснулся пальцами ее головы.
— Ты смелее, — сказала Синдо. — Спрячь их за уши.
Солдат так и сделал, потом сел рядом, разглядывая ее лицо:
— А мужик-то где? Убили небось.
И на этот вопрос Синдо не ответила. Она думала о Санхо. Она знала, что эта встреча теперь уже ничего не изменит, но ждала ее так же трепетно, как и раньше. Кто ему сказал о ней? Или его привела интуиция? Синдо оглянулась — он шел к ней! Рядом с ним переводчик нес в миске еду. Они подошли. Переводчик поставил перед Синдо на землю миску и, доложив караульному, что свидание разрешено, ушел. Санхо стоял молча.
Он глядел на ее босые ноги, разодранную гимнастерку, лицо в ссадинах от плети, руки, связанные грубой бечевой. И на миску. Потом закрыл глаза рукой и что-то зашептал.
Синдо показалось, что он плачет. А он клял себя и просил у нее прощения.
— Подойди ко мне, Санхо, — позвала она.
Он подошел, спросил дрогнувшим голосом:
— Что теперь?
— Ты, кажется, уезжал?
— Да.
— В Харбин? Чем ты занят?
— Служу в торговой конторе отца. Кое-что сумел скопить… Но когда я узнал о тебе, все утратило значение. Я отдам все, чтобы спасти тебя, Синдо.
Синдо горько улыбнулась.
— Наконец-то, Санхо, я обнаружила что-то общее в нас. Ты готов лишиться денег, я — жизни. Но в этом общем есть и какое-то различие. Я никак не могу уловить его.
— Различие в том, что жизнь не дается дважды.
— Это верно, — согласилась Синдо. — Зато останется то, за что уплачено жизнью.
— Мне нужна ты, а не то, во имя чего тебя не станет, — сдержанно произнес Санхо.
— Вот в этом, очевидно, и кроется секрет.
Санхо, бросившись перед женой на колени, заговорил страстно:
— Нельзя медлить! Тебя сейчас расстреляют! Эти головорезы за золото и душу вынут! Мы уедем отсюда! Куда хочешь! Об этом никто не будет знать. Новую жизнь начнем. Устал я, Синдо…
— Мне так хотелось услышать от тебя другие слова.
— Нет, это даже не фанатизм! Это безумие! — почти крикнул Санхо. — Ты посмотри, что творится кругом! Люди потонули в крови! — Он замолк, увидев подошедшего офицера.
— Вам следует уйти, — сказал переводчик, обращаясь к Санхо.
Санхо поднялся с колен и, не отрывая глаз от Синдо, вне себя забормотал:
— Да, да… Я сейчас… Я уйду… И это, кажется, все. Неужели — все?
Синдо кивнула:
— Все, Санхо. Прощай.
— А дети где?
— Они у хороших людей.
Еще минуту Санхо стоял с крепко зажмуренными глазами, потом глянул на Синдо. Глаза были страшные.
— Жизнь прожили вместе, а тебя я так и не узнал… — сказал он и добавил: — Даже тигрица не пожирает своих детей. Нет, не пожирает.
— Вам следует уйти, — повторил переводчик, шагнув к нему.
Санхо ничего не слышал. И только когда офицер коснулся его плеча, он очнулся и медленно, пошатываясь, побрел прочь. Никогда Синдо не кидалась ему вслед, сдерживала себя. А сейчас ее руки были притянуты к телеге. И хорошо, что она на привязи. Стало быть, так нужно…
Ее отвязали. Отвязали и Юсэка. Офицер жестом приказал им идти. Они шли через двор, минуя бараки, стараясь идти твердой поступью мимо стоящих в ряд солдат, за которыми толклись хуторяне. И поднялись на холм. Неподалеку в стороне стояла одинокая березка с ожившими листьями, та самая, в тени которой летом пряталась Синдо. Вчера было тихо, безветренно. Было и солнце, и Петр Мартынов был рядом. Сегодня дул ветер и небо хмурое, как лица офицеров, стоявших рядом. Среди них Синдо увидела и Макуру. Он подошел к ней, развязал руки, сказал негромко:
— Сожалею, что большевики выносят приговор себе сами. Прощайте.
— Погодите, — остановила его Синдо. — До сих пор я ничего не просила. Могу я надеяться, что вы будете искренним?
— Говорите.
— Скажите, Ленин жив?
— Ленин?..
— Я жду честного ответа. Вам опасаться нечего: мертвые рты не разжимают.
— Да. Он жив.
Синдо благодарно кивнула и подошла к Юсэку.