— А ты на совесть не дави, — сказал Денук. — Останемся мы здесь не с бабами ласкаться. И понятие мое такое: мой враг — император. У них — царь. Он не влез мою фанзу грабить. И мне он ни к чему. С ним пусть сами русские решают. У нас и своих забот по горло. А смертью не устрашай, она везде одинакова — что там, что здесь.
— Всякой птахе свое гнездо дорого, — прогундосил мужчина в тюбетейке.
В разговор вмешался и Мансик:
— Успех русских, понятно, положительно скажется и на нашей борьбе. Возможно, что и судьба Кореи во многом будет зависеть именно от их победы. Но ведь это длинная история.
— Историю делают люди, — сказал Ир. — Свободная Корея нужна не только нам, но, в первую очередь, — нашим потомкам. Так что другого пути, кроме российского, я не вижу.
— Зато вижу я, — сказал Денук. — Русским революцию на папсане не преподнесли. Сами поднялись, сами свернули царю шею. А мы что — от дурной матери дети? Без башки, без желчи, без жил? Или охоты большой нет?
— Мы еще не созрели для такой революции, — ответил Ир.
— Как это — не созрели? — с возмущением протянул мужчина в тюбетейке. — Значит, там настоящие борцы, а мы, значит, так себе? Мальки, розовые медузы? А ты, ученый человек, пойди к людям да уверься, много ли таких, кто не возьмет из твоих рук винтовку. Пойди, а только наперед скажу — не сыщешь ты их. Разве что среди янбаней сыщутся.
Ир сдерживался, стараясь отыскать слова, которые дошли бы до этих людей.
— Поймите, одной ненавистью революцию не сделаешь, — сказал он решительно. — Нужна теоретическая подготовленность, нужен сильный рабочий класс, а у нас он слаб. У нас нет еще опыта в классовых боях. И, наконец, не обойтись без вооружения, без народной армии, — только имея все это, можно надеяться на успех. Вот и подумайте теперь: насколько мы готовы к самостоятельной борьбе?
— Но русские разве дадут нам оружие и людей? — спросил мужчина с проседью в шевелюре. — Какая им от этого польза?
— Вот и я говорю, что печаль вдовы понятна лишь вдове, — вставил Денук.
— А вами что двигало, когда вы шли спасать узников? — спросил Ир. — Кто они вам, эти узники? Отцы? Сыновья? Братья?
— Они корейцы, — подметил человек в тюбетейке.
— Но помимо национальной солидарности есть еще и классовая солидарность, — сказал Ир. — А это означает братство и единение всех угнетенных народов. Без этого трудно, нельзя жить простым людям. Поэтому и призываю быть рядом с русскими в суровое для них время. Ведь говорят в народе: ожидая добрых гостей — сам наведайся к ним.
— В народе говорят и другое, — вновь подал голос Денук. — Погнавшись за диким кабаном, потеряешь домашнюю свинью. Не нужно искать спасения за чужой спиной. И запомните — ненависть сильна лишь тогда, когда ущемлены твои личные интересы.
— Вот и выходит, что проголодавшемуся тигру не страшен и сам начальник уезда! — выпалил Бонсек.
Кто-то засмеялся. Все оживились. Сквозь шум послышался звонкий выкрик:
— Не раскусив ореха, не узнаешь его вкуса! Пусть попробует, может, пронесет!
Мужчина в тюбетейке хихикнул было, но сразу осекся, увидев поднявшегося Денука.
Оглядев суровым взглядом притихших людей, он подошел вплотную к Бонсеку и, цедя слова сквозь зубы, сказал:
— Кажется, я раскусил этот орешек. Знал бы, что он ядовитый, подумал бы, идти за ним в крепость или нет. — И он удалился.
Бонсек не ожидал, что его безобидная шутка вызовет такой гнев Денука. Ни огненные клещи, которыми сдирали с пальцев ногти, ни свинцовые дубинки жандармов не причиняли ему такой боли, как эти слова товарища. Ну откуда в нем столько злобы?
— Мне трудно найти слова, чтобы выразить свою благодарность вам — моим спасителям, — с волнением выговорил Бонсек. — Но я хочу спросить: зачем вы так поступили, если раскаиваетесь, если пути наши расходятся?
Наступило молчание. Его нарушил Мансик. Решительно поднявшись, он подошел к Денуку, сказав с укором:
— Ты очернил и себя, и нас. Так вот, дорожа памятью своих предков, их доброй фамилией, теперь я уже не смогу остаться с тобой.
Подняв с земли карабин, он отошел к Бонсеку. За ним последовали еще двое. Мужчина в тюбетейке тоже поднялся, но, замешкавшись, виновато поглядел на Денука, стоявшего теперь с опущенной головой, потом перевел взгляд на Ира и стал поспешно собирать свои пожитки. На месте остались двое — Денук и Гирсу.