— А далеко они? — спросил мужчина, заметив испуг в глазах юноши.
— Возле ближней сопки, за оврагами, — ответил Бонсек.
— Что же вы вместе не пришли? — сказал хозяин фанзы и, не мешкая, сорвал с гвоздя брезентовую куртку. — Идемте. А ты, жена, согрей ондоль да приготовь поесть что-нибудь горячего.
Встречный ветер, смешанный с холодным дождем, остервенело хлестал по лицам. С каждым шагом Юсэк все больше убеждался в том, что сами они не смогли бы добраться до своих. А мужчина шел уверенно, легко ориентируясь в полной темноте, находя единственные узкие проходы между оврагами. «Удивительные есть люди! — поражался Юсэк, следуя за мужчиной. — Зачем ему это? Что его толкнуло идти ночью, да еще по такой погоде? Было бы понятно, если б его попросили родные или, на худой конец, знакомые. А то ведь — совсем чужие! Он даже не знает, кто мы. Может, разбойники». Юсэк невольно вспомнил слова учителя: «Нужно ли знать человека, чтобы спасти его от беды…» А разве друзья Ира о себе думают, пробираясь в Россию? Юсэк не мог еще всего осмыслить. Однако он видел, что жить без доброты невозможно. Не будь ее у старого рыбака Ли Дюна — погибли бы все. Сейчас, как никогда, он был доволен тем, что выбрался на свет божий, а не сидел в своей лачуге, ничего не ведая о людях и жизни. Ему даже не было холодно, хотя промок до нитки, потому что рядом шел человек с добрым сердцем и широкой душой.
А башмаки с каждым шагом становились все тяжелей. Они набухали от влаги и грязи, расползались по швам. Скинуть бы, да нельзя, помнит он, с какой настойчивостью тетушка Синай заставила взять их. В самом деле, что бы он делал без них? Разве смог бы пройти эти многие сотни ли[41] по бездорожью, через буреломы, по усыпанным щебнем ущельям, по колючим лишайникам! Вспомнив тетушку Синай, он с обидой поглядел на идущего впереди Бонсека, который ни разу не спросил о своей матери. «И за что только эта бедная женщина так убивается по своему бездушному отпрыску!» — сердился про себя Юсэк и, желая напомнить ему о матери, окликнул:
— Слушай, Бонсек, я забыл тебе передать просьбу твоей омони.
— Какую? — Бонсек остановился.
— Она просит прощения за оплеуху, что влепила тебе однажды.
— Что ты мелешь? — вскипел было Бонсек, но, видимо вспомнив, что такой случай был, притих и двинулся дальше.
— Не вру я, хочешь, спроси дядю Ира. Это она при нем сказала, — следуя за ним и спотыкаясь, доказывал Юсэк, желая во что бы то ни стало услышать какие-то теплые о ней слова.
— Ну, верю, верю, только отвяжись.
Юсэк отстал, не мог он идти рядом с таким бездушным человеком. Но он ошибался. Если бы ему удалось заглянуть сейчас в душу Бонсека! Нет, не забывал он свою омони. Никогда. Она являлась к нему, когда после пыток он в беспамятстве лежал на нарах, и целовала его пальцы, с которых содрали ногти. Он постоянно слышал ее голос, ощущал тепло ее рук. И, может быть, поэтому он выстоял, не погиб, не предал. С каким невероятным усилием он, выйдя на волю, сдерживал себя, чтобы не пойти к ней. И сейчас, когда Юсэк напомнил о ней, ему стало еще больней оттого, что опять покидает ее, уходит в неведомую страну. Как знать — дождется ли она его?
За пустырем, между зарослями мелкого кустарника, стали появляться деревья. Теперь дождь хлестал в спину. Только изредка, при сильном порыве ветра, скопившаяся на ветвях влага обдавала холодными брызгами. Здесь было не так вязко, но шли по-прежнему медленно и осторожно, боясь в потемках наткнуться на пни или торчащие корни.
— Простите, как нам вас называть? — спросил Юсэк, поравнявшись с мужчиной.
— Соним. Пак Соним, — сказал мужчина. — А тебя?
— Юсэк.
— Родители живы?
— Один отец.
— Как же он тебя отпустил?
— Сказал — так нужно.
— Стало быть, решил пожить самостоятельно?
Юсэк промолчал, не зная, что и ответить. Мечта о золотом кладе — он это уже понимал — становилась несбыточной. Лишь бы поскорей добраться до России, где он сумеет как-нибудь устроить свою жизнь, да и дядя Ир не останется в стороне, поможет.
— Дело, конечно, твое, но я скажу — зря ты все это затеял, — продолжал Соним.
Хотелось Юсэку объяснить, почему он покинул родину, да не время было выворачивать душу. И он только ответил:
— Наверное, хуже того, что было, не будет.
— Это как получится. Вот я, например, — устроился. Хоть чумизой, но дети набивают животы. А в Корее и того не было. А моих товарищей не устраивала здешняя похлебка — за золотом погнались, да так и не вернулись, должно быть, погибли. А тех, кому подфартило в России, тех дьявол сожрал.