Санчир повернулся к двери и обомлел, увидев Синай. Простоволосая, с отвислыми губами и щеками, она ошалело смотрела на него. И вдруг кинулась в ноги:
— О небо! Наконец-то пришли! Нет, нет, я не гневаюсь на вас! Я ждала вас весь лунный месяц! Скажите, жив ли мой сын?
Овладев собой, Санчир сказал строго:
— Следовало бы подумать о нем чуть раньше.
Охваченная страстным желанием узнать о Бонсеке, Синай обняла его ноги, забормотала:
— Нет, вы не посмели убить несмышленого мальчика! — От пришедшей в голову страшной мысли она вскрикнула и, прикрыв ладонью рот, прошептала: — А может, убили?!
— Будьте благоразумны, — сказал Енсу, с трудом сходя с ондоля к ней.
Усадив женщину на циновку, он подошел к Санчиру.
— Лет семь тому назад ты сидел за моим папсаном, ел мою кашу. Ты тогда говорил о другом, и тон у тебя был иным. Очевидно, человеку с пистолетом нельзя обращаться по-другому. А если так — мы никогда не поймем друг друга. И тебе следует оставить мой дом.
Санчир ушел.
— Они убили его! Они убили, я чувствую… — твердила Синай. — А за что?..
— За правду, — сказал Енсу.
На этот раз Санчир не ошибся: брошенное им семя прорастало. Теперь Юсэк присматривался к жандармам с пристрастием. Люди как люди, а если когда и применят дубинку, так это положено по службе. А мог бы он, Юсэк, например, заточить друга в крепость, оставить жену без мужа, мать — без детей? Нет, не смог бы. Но если велит долг. Как тогда быть? Пойти против себя, против своей совести? Сколько бы Юсэк ни думал — головоломка была неразрешимой. А как приятно представить себя в мундире, в белых перчатках и сверкающих сапогах. Он идет по городу, навстречу — Эсуги. Она ошеломлена! Ошеломлена ли? Может, этот мундир не придется ей по душе, как отцу и тетушке Синай? И она расстроится, узнав, что из-за любви к ней он совершил дурной поступок. А отец? Поймет ли он когда-нибудь? Ведь сам он ничего не нажил трудом рикши, кроме болезни. Брань и плевки — вот и вся награда. Лежит он никому не нужный с пустым желудком и чистой совестью. Поймет ли он, что и его сын может оказаться в таком же незавидном положении?..
Эти мысли приходили Юсэку частенько, когда он лежал рядом с отцом на циновке. Не спал и старик. Возможно, он думал о том же? Или же вспоминал свою безотрадную юность, так похожую на жизнь сына?
После ухода Санчира прошло много дней, но старик ни разу не заговорил на эту тему. Он только жаловался на больные ноги, которые то опухали, то деревенели. А однажды утром он легко и без оханья поднялся с циновки, разбудил сына и, по-детски припрыгивая и хихикая, сказал:
— Юсэк! Ты погляди на своего отца! Погляди, как выплясывают его ноги! Скажи, не чудо ли это!
Это было непостижимо! Отец тянул его за руку, громко восклицая:
— Сын мой, я выздоровел! Возьму сейчас же коляску и пойду на улицу! Янбани пожалеют старую клячу и заплатят вдвойне!
Юсэку вдруг показалось — лачуга раздвинулась, стала выше. И светлей. И отец стал высоким-высоким. И сильным.
— Не лучше ли вам еще полежать, — сказал он, радуясь и беспокоясь.
— Ни за что! — ответил Енсу, часто дыша. — Хватит валяться. Мы пойдем на торговую Площадь! И ты сам убедишься, что все сделают ставку на старую лошадь…
Выбравшись из хижины, старик привычным движением впрягся в коляску и направился со двора. Вышедшая из своей лачуги Синай — она несла в чашке еду больному — так и выронила ее.
— Моя воля оказалась сильней недуга, — сказал Енсу. — Теперь мы плевали на нужду. Теперь нас опять двое. И Юсэку незачем искать другую работу.
— Значит, и я увижу моего мальчика! — обрадовалась Синай. — Я тоже живучая. Вороны живут долго. Я тоже в чудеса верю.
Енсу и Юсэк шли размеренным упругим шагом, как пара коней: одинаково высокие и худые. Они были счастливы, особенно сын. Ему даже не хотелось есть, и жандармы не интересовали его. Рядом был отец, бодрый и сильный, как прежде.
— Вот посмотришь — в мою коляску сядут раньше, чем в твою, — говорил отец.
И тут их окликнул вышедший из лавки мужчина. Рикши поспешно подкатили к нему коляски. Мужчина оглядел одного, другого, как обычно разглядывают лошадей.
— Мне нужно за город, — сказал он, тяжело опускаясь в коляску Юсэка. — Старик не дотянет.
Отец не обиделся, только растерянно поглядел на клиента: в нем он узнал ювелира, у которого служит Эсуги. Старик не мог ошибиться. Денними — мать Эсуги — привела его однажды к особняку этого господина, и они вместе, спрятавшись за забором, наблюдали за Эсуги и ее хозяином. Это был Хэ Пхари, известный своим богатством. Старик забеспокоился. Юсэк может случайно увидеть Эсуги. И тогда… ее бедная мать плохо подумает о нем: он не сдержал слово и выдал тайну. Может быть, догнать их и под каким-нибудь предлогом заставить господина пересесть в свою коляску?