— Выходит, с пользой я провел годы: учился и лечился. А ты чем занимался в крепости? Клопов давил? — И он громко рассмеялся, заметив, что Бонсек наконец уязвлен.
— Чему вы радуетесь? — оборвал их Гирсу. — Разве о таких вещах шутят? Дети вы еще глупые. Живете, балуясь, и погибаете будто понарошку. Не понимаю я вас.
— Помирать, дядя, не страшно, — сказал Бонсек. — Неприятно, когда тело жгут и сдирают ногти.
— Зачем же тогда подставлять себя под такие истязания? — спросил Гирсу, и в глазах его проступила боль.
— Конечно, не ради острых ощущений, — ответил Бонсек.
В барак вошли Мартынов и Синдо.
— Вижу, что помирились, — сказал Мартынов и, опустившись рядом с Гирсу, положил на его широкое плечо свою руку. — А ты, дядька, с характером. Ох и покажешь ты самураям, где раки зимуют!
— Еще как покажет. Нам он уже показал, — улыбнулся Ир.
Все рассмеялись, а Гирсу, ничего не поняв, но, видно, догадываясь, о чем идет речь, махнул рукой. Боясь, что он может не так понять шутку, Синдо поспешила перевести ему слова Мартынова и Ира. Теперь смеялся и Гирсу. А когда утихли, он сказал, как бы в оправдание:
— Человек без характера что печь без огня.
— Это верно, — согласилась Синдо.
Желая порадовать, она сообщила, что крестьяне из ближнего хутора доставили пшено и что в скором времени должно прибыть пополнение. Все дружно закричали «Мансей»[46]. Они еще не знали, что Синдо и Мартынов пришли проводить Ира. Синдо была уверена, что Ир уже сообщил друзьям об уходе.
— А ты что приуныл, учитель? — обратилась к нему Синдо. — Не болен ли ты?
— Нет, это я так… — ответил Ир рассеянно. — Вы принесли адреса?
Синдо хотелось что-то сказать, спросить, а может быть, и отменить на время задание, но, увидев, с какой решимостью он протянул к ней руку, она невольно полезла в карман кожанки и, достав свернутый вчетверо лист бумаги, отдала ему:
— Может быть, ты все-таки… — Недоговорив, она поглядела на Мартынова и смутилась, сама не зная отчего.
Спрятав бумагу в карман, Ир вышел из избы.
Смеркалось. Пройдя безлюдную улицу, он остановился возле конюшни. Почувствовав человека, лошади зафыркали. С охапкой сена появился Перфильев и стал рассыпать его по яслям, что-то ворча себе под нос. Наконец заметил Ира.
— Мне велено отвезти вас до полустанка, — сказал он, стряхивая с себя налипшее сено. — Погодите немного — лошади с утра голодные. Вот горе, ума не приложу, чем эту скотину кормить. Остаток овса командир в рыдванах туда же, на Иман, отправил. Мы, говорит, тут как-нибудь обойдемся, а людям вроде путь долгий предстоит.
— А почему коней не выгоняете на выпас?
— На то строгий запрет наложен. Потому как лошадь под рукой быть должна. Время-то пошло какое, того и гляди порубят, как ваших земляков однажды.
— А вы сами видели?
— Не пришлось. В отлучке был. Хуторские бабы поведали. А вы тоже, поди, слыхали?
— Кое-что слышал.
— О таких, можно сказать, геройских делах нужно знать все, — сказал Перфильев, присаживаясь у входа. Сняв картуз, он подкладкой вытер полысевший затылок и стал не спеша рассказывать: — Ночью это было. Командир с комиссаром ушли с отрядом оберегать полустанок. Эшелоны с каким-то важным грузом перегоняли из Владивостока в Иркутск. Потому и опасались, чтоб то добро головорезам в руки не попало. Ваших троих земляков оставили стеречь штаб да хозяйство. А бандиты будто знали — тут как тут. Троим супротив этакой оравы стоять — дело гиблое. А они дрались, пока патроны не кончились. Кабы под рукой тогда оказались лошади, возможно, и спаслись бы. Однако они в ту ночь на выпасе в логу были.
— Где похоронены? — спросил Ир после долгого молчания.
— На яру, за хутором.
— Не могли бы вы проводить туда?
— Пойдемте.
Обойдя хутор, они поднялись на косогор. Могил было немного, но и те, с покосившимися крестами, уже осели.
— Вот и пришли, — сказал Перфильев, останавливаясь и снимая картуз.
Братская могила была плотно к аккуратно утрамбована свежей землей, дощечка на столбике сообщала по-русски:
«Сын Хва. Ян Хо. Эк Чун. Красногвардейцы. Погибли в 1918 году».
— Мужики были что надо, — вздохнул комендант. — Особенно этот — Ян Хо. Руки у него уж больно мастеровые… были. Сам винтовку починит, а понадобится — табурет сколотит. Хуторяне так и норовили его к себе затащить, он им то колодец починит, то ставни поправит. А иному и печь переложит.
А Эк Чун, тот охотник был до песен, девки здешние на него заглядывались. Навсегда остались они тут, на чужой земле. А там, поди, детки малые да жинки….