— Ждут… — голос Ира дрогнул. Нелегко говорить, потеряв тех, с кем делился последней ложкой чумизы, спал на одной тюремной циновке, бежал из тюрьмы, пробирался в Россию. Погибли друзья… глупо, без боя. — Остались они здесь навечно, это верно, — сказал Ир, — только земля эта была для них не чужая.
Когда Ир вернулся в барак, все уже знали об его уходе.
— Что же вы лампу не запалите? — сказал он, стараясь снять гнетущее настроение.
— А для чего? — спросил Бонсек. — В темноте-то лучше прятать глаза.
— Не понял тебя.
— Зачем вы скрывали от нас, что уходите?
— Не могу понять: почему ты должен идти один? — вмешался Гирсу. — Возьми и нас. Сам уверял — не дело бросать товарища в беде.
— Нет у меня беды, Гирсу, — сказал Ир. — Все трудности остаются здесь, в отряде.
— В отряде? — усмехнулся Гирсу.
— Конечно, нас мало. Однако вы сами убедились, на что способна горсточка людей, когда мы брали крепость. Есть предел всему: и отваге, и героизму, это верно. Без поддержки нам не устоять. Поэтому я должен собрать людей. Только дождитесь, обязательно дождитесь. Не оставляйте отряд.
Гирсу исподлобья поглядел на Ира.
— Дождемся или нет, а сказать напоследок хочу, — произнес он угрюмо. — Много я тебе, учитель, принес хлопот, позабудь об этом. А сам я отсюда ни шагу, можешь в это поверить.
Эти слова были особенно дороги Иру. Он не считал себя талантливым революционером. Но втайне гордился знанием психологии людей. Сумел же он заметить в этом вконец одичавшем от горя человеке настоящее мужество и теперь радовался, что не ошибся.
— Нет у меня причин сердиться на вас, Гирсу, — сказал Ир, пожал ему руку и добавил: — Это хорошо, что решили остаться здесь. Однако и себя беречь нужно, иначе кто самураев встречать будет?
— Это верно, — улыбнулся Гирсу.
— И вам, Бонсек и Мансик, нечего дуться, — с укором глянув на парней, сказал Ир. — Не на гулянку собрался, позабыв про товарищей. Можно и понять.
— Ладно уж, — прогудел Мансик, подняв глаза на стоящего Бонсека, который по-прежнему оставался хмурым.
Было почти темно. Холодный ветер мел по улице опавшие листья. Возле повозки, о чем-то переговариваясь, стояли Синдо, Мартынов и Перфильев.
— Ну, давайте прощаться, — сказал Ир, подходя к ним и протягивая руку Синдо.
Она помедлила, потом вдруг обняла его.
— Думай о нас, думай постоянно, и тогда все сбудется, — сказала Синдо, заметно сдерживая свое волнение.
— Конечно, — заверил Ир. — Кто мне ближе вас?
Мартынов тоже обнял Ира.
— Эх, дружище, горилки бы на посошок. А комиссар ее под замок спрятала, как лютого врага. — Он повернулся к Синдо: — Может, выпустишь пленника?
— Вот когда Ир вернется — обязательно устроим встречу, — сказала Синдо. — А сейчас торопитесь: поезд скоро подойдет. Он стоит меньше минуты.
— Ты слышишь, что она говорит? Так что хочешь — не хочешь, а вернуться придется, — засмеялся Мартынов и, задержав руку Ира, добавил серьезно: — Спеши, но не зарывайся. Мы верим, что ты приведешь подкрепление. Удачи тебе!
Ир кивнул головой и хотел было вскочить на телегу, но, заметив Бонсека, быстро подошел к нему.
— Нельзя с таким мрачным лицом провожать товарища в дорогу, — сказал он, протягивая ему руку. — Ведь не в последний путь…
— Простите меня, сенсами, но… радоваться нечему, — тихо прошептал Бонсек. — Нет, я не сержусь. Досадно, что до сих пор не смог что-то сделать для вас.
— Сохрани до конца жизни это чувство, — сказал Ир. — И уж если хочешь сделать для меня доброе дело — приведи сюда Эсуги и Юсэка. Синдо обещала их куда-нибудь пристроить.
— Я помню об этом, — сказал Бонсек.
— Ну вот и договорились.
Перфильев хлестнул плетью дремавшую лошадь.
Опустела дорога. Неожиданно из темноты вынырнул всадник. Безжалостно погоняя и без того мчавшегося коня, он спешил к ним.
— Да это же Игнат! — удивился Мартынов, когда парнишка, подскакав, натянул повод.
Скатившись с седла, Игнат крепко вцепился в руку Мартынова.
— Ты чего? — спросил Мартынов.
— Дядя Петро, не отдавай им Серого, не отдавай! — затараторил он сквозь слезы.
— Кто его отбирает?
— Дяденьки, — сказал Игнат. — Папа проиграл Серого. А я его отвязал и угнал.
— А отец знает об этом? — насторожился Мартынов.
— Папы нет… Он повесился.
Опустив Игната на землю, Мартынов сел рядом. В памяти ожили обрывки слов Чо Сона: «Неудачник я… Что это за штука судьба?.. А Игнат? Он всегда при мне… Погляжу на него и отвожу петлю от шеи…» Вспомнился и сам Чо Сон: скрюченный, с полными безысходной тоски глазами.