Пока он размышлял, Юсэк был уже далеко. Сделав шаг-другой, старик упал, подкошенный болью. Он попробовал растереть колени, от прикосновения руки стало еще больнее. Так, пожалуй, не было тяжело никогда. Нужно отползти с мостовой — люди глазеют. Старик с трудом пополз. Каждое движение невыносимой болью отдавалось в костях. Осталось совсем мало до обочины. Там можно полежать. Кажется, дождь? Вот некстати. Нет, это пот каплет с лица, с шеи. Но почему вдруг потемнело? Словно наступила ночь…
Придя в себя, он увидел знакомые стены и Синай, сидящую рядом.
— Где Юсэк? — спросил старик слабым голосом.
— А разве он не знает, что случилось с вами?
— А что произошло?
Соседка рассказала, как его привез знакомый рикша. В бреду он считал деньги и называл чье-то женское имя.
— Юсэк не должен знать об этом, — сказал Енсу.
— Почему?
Сына не было рядом, и старик решился открыть тайну своего невероятного исцеления.
— Вы думаете, Будда или идолы вняли моим мольбам и подняли меня на ноги? Они тут ни при чем. Мои ноги высохли, как русло древней реки, они никогда не оживут. Я это знаю давно.
— Но вы утром поднялись, вы взяли коляску и пошли? — сказала Синай. — Как же это понимать?
— Я не хотел, чтобы Юсэк повесил себе на шею собачий ярлык, — ответил старик.
Синай покачала головой, хоть ничего и не поняла из его слов. Спохватившись, она кинулась из дома и принесла теплую морскую капусту.
— Друзья Бонсека не забывают старуху, — сказала она потеплевшим голосом и поставила миску к изголовью Енсу. — Принесли связку сушеной меги[20] и кувшин рыбной муки.
— Смогу ли я когда-нибудь отплатить вам добром? — горько вздохнул старик.
— Нет, вы только послушайте, что говорит этот человек! — сердясь, воскликнула Синай. — Он думает, если Синай бедна — она берет плату за добро!
Заметив, что соседка всерьез расстроена, Енсу сказал:
— Мать Бонсека, вам нет нужды тревожиться: мне платить нечем. Все, что у меня осталось, это память. Вспомню я все до одного хорошие слова, придуманные людьми, и подарю своей доброй соседке.
Ответ старика пришелся по душе Синай. Она улыбнулась, стянула с головы выцветшую косынку, заботливо вытерла ею вспотевшее лицо больного. Затем принялась рассказывать о своем далеком детстве, бесцветном, как трава в погребе. Хитрые родители — сами вознеслись на небо, а ее оставили на этой грешной земле. И зачем только они дали миру ее — Синай? Перебрав всех предков, она со слезами вспомнила сына — последнего человека из ее рода. Погибнет он — оборвется и фамильная ветвь. Хоть бы внука оставил.
Старик только вздыхал. Он сам мечтал о том же.
Глава третья
ДЕННИМИ
Денними — мать Эсуги — была совсем юной, когда ушла в дом мужа. Так уж было заведено: многодетные родители старались поскорей избавиться от лишнего рта. И родители жениха были довольны приходом снохи: кому не хотелось иметь лишние руки. Невестку сразу же приучали уважать устоявшиеся порядки, порой не легкие и жестокие. Она должна была смиренно переносить капризы свекрови, быть внимательной ко всем ее многочисленным родичам. Денними покорно сносила обиды, ни разу не пожаловалась мужу Чунами. Он сам замечал, что жена постоянно прячет от него заплаканные глаза. Но утешить не спешил. Словами ее участь не облегчишь. Знал он, что надо увезти Денними куда-нибудь подальше от родительского дома. Да разве сбежишь, когда он в семье старший сын[21]. И одернуть мать не мог, не имел права.
Однажды, придя домой, он увидел жену, лежащую на полу. Уткнувшись лицом в ладони, она плакала. Рядом валялась кастрюля, рис рассыпан по всему полу. Хотел нагнуться к ней, узнать, в чем дело, а мать на него с кулаками и криком: «Жалко небось стало?! Заступись за нее, заступись! Скоро эта ленивая девка тебя одним песком кормить будет! — Собрав в ладонь рис, она поднесла к его глазам. — Гляди, если не ослеп! Смотри, сколько эта дрянь здесь песка оставила!» И швырнула ему в лицо. Чунами промолчал. Вечером, оставшись наедине с женой, он попросил ее собрать вещи. Ночью они ушли в деревню. Сколотив фанзу, Чунами стал батрачить у помещика Ли Сека.
С тех пор Денними с нежной заботливостью относилась к мужу, и вскоре у них родилась дочь, которую отец назвал Эсуги. Чунами был счастлив.